Я выхожу во двор, и на ветру пламя в фонаре начинает мигать. Этот двор давно никто не чистил. Под ногами хрустит мусор, какие-то мелкие твари шмыгают в дальних углах. Я в целом не то что боюсь, просто терпеть не могу темноту.
Освещая себе путь, я приближаюсь к двери уборной, и моя громадная тень как-то съёживается. Я кладу руку на задвижку и останавливаюсь, напуганный полутьмой и шуршанием мелких зверьков под ногами.
Я с детства ненавижу тёмные углы. Бабушка частенько закрывала меня в шкафу в своей спальне, когда я вёл себя плохо. Иными словами, постоянно.
Если верить ей, конечно.
Через приоткрытую дверь дома я слышу, как дядя тяжело поднимается по лестнице, собираюсь с духом, глубоко вздыхаю и открываю дверь.
Внутри воняет, но ведь все уборные на свете воняют.
Я оглядываюсь, высматривая чертежи, но не вижу ни малейших следов. Приходится сознаться себе, что если их нет здесь, то вполне может быть, что драгоценные бумаги мистера Чэня уже вытащили из дома и свалили в повозку. Но я должен был их заметить. Ведь должен был?
Я приподнимаю крышку и вешаю светильник на крюк в потолке, чтобы видеть достаточно, но не слишком много. От запаха меня почти выворачивает, но я сглатываю подкатившую тошноту и стараюсь дышать совсем по чуть-чуть через рот. Вооружившись ведром и коробкой соды, я принимаюсь мыть и скрести. Затем поднимаю сиденье и заглядываю под него. Чернота. Затем, чтобы точно убедиться, что ничего не пропускаю, я снимаю фонарь с крючка и заглядываю в дыру. От вони перехватывает дыхание, и я начинаю кашлять. Отшатнувшись, я спешу выскочить на улицу, чтобы отдышаться, и больно ударяюсь локтем о косяк. Лампа выскальзывает из пальцев и летит в дыру.
– Чёрт!
Такие большие светильники стоят не меньше десяти шиллингов за штуку! Я наклоняюсь над ямой и всматриваюсь в её зловонные глубины.
Лампа стоит на чём-то мерзком и коричневом.
Становится ясно, что её придётся вытащить.
Выйдя во двор, я принимаюсь лихорадочно искать, чем бы её выудить. Медлить нельзя. Как только пламя угаснет, я никогда не найду лампу.
Дойдя до порога кухни, я примечаю оконный крюк. Схватив его, я бросаюсь в уборную, спускаю в вонючую дыру и со второй попытки подцепляю-таки лампу. Вытаскивая её наверх, я краем глаза вижу что-то круглое, угнездившееся сбоку от выгребной ямы. Я подношу лампу поближе. Похоже на трубу, но не совсем. Это явно не часть конструкции туалета, а что-то спрятанное там, где никому не придёт в голову искать.
О! Ну и хитрец же вы, мистер Чэнь!
Я плавно поднимаю лампу, вешаю её на крюк у себя над головой, чтобы осветить, пусть и неярко, всю уборную. Наклонившись вперёд, я снова заглядываю внутрь.
Несмотря на лампу над головой, я еле-еле различаю спрятанное сбоку. Оно на расстоянии вытянутой руки, но вокруг всё забрызгано испражнениями.
Если снять куртку и рубашку и дышать неглубоко, то есть шанс дотянуться. Раз мистер Чэнь спрятал здесь чертежи, значит, я достану их, неважно насколько это противно.
Раздевшись до пояса, я ложусь на стульчак и тяну руку в зловонную дырку. Голова пригибается всё ближе и ближе к сиденью и источнику вони. Я успеваю коснуться холодной склизкой поверхности выгребной ямы, прежде чем нащупываю кончиками пальцев что-то другое.
Промасленный холст?
На моё запястье падают какие-то хлопья. Я не вижу их, но догадываюсь, что они собой представляют. Медленно и осторожно я смыкаю пальцы, захватывая таинственный свёрток, притаившийся у стенки выгребной ямы. Он холодный, твёрдый и мокрый. На ощупь вроде мяча. Мяча, завёрнутого в тряпицу.
Вернувшись во двор, я наполняю ведро чистой водой и ополаскиваю себя, лампу и свёрток. Я вытираюсь перепачканной рубахой и натягиваю её обратно. Рубаха сырая, я весь мокрый, и там, где жёсткая ткань касается кожи, бегут мурашки. Я натягиваю сверху куртку и при свете лампы разглядываю содержимое таинственного свёртка.
– Эй, Атан, ты где там? – В дверях кухни возникает дядя, всматриваясь в темень двора.
Запахнув шерстяную куртку, я прячу сырой свёрток под мышку. Он тяжёлый и норовит выскользнуть, так что приходится прижать его локтем к боку, чтобы не упал.
– Здесь, – откликаюсь я.
– Готово?
– Готово!
– Ну тогда пойдём из этого проклятого дома. – Дядя уже загрузил всё на свою телегу, стоящую перед домом. – Передай маме, что я забегу позже, только выброшу эту пакость на свалку. – Он останавливается и оглядывает меня в сгустившихся сумерках. – Эй, парень, ты что, в дерьмо с головой нырнул?
Глава 7
Стоит мне войти в лавку, как матушка хватает меня за запястье и тащит вниз, в кухню.
Должно быть, уже заждалась.
– Давай, плещи, не жалей, – кричит она Полли, которая знай льёт горячую воду, от которой валит пар, в огромный чан, тот самый, что мать использует для окраски тканей.
– От тебя несёт, Атан, – заявляет Битти со своей табуретки.
Я кидаю ей бумажных птичек.
– Вот, возьми. Может, разберёшься, как их складывать, и новых наделаешь.
Матушка стягивает с меня куртку.
– Мам, не надо, я сам справлюсь. – Я прижимаю рукой драгоценный груз, обёрнутый в промасленную ткань.
– Я ж говорила, что от него нести будет, как из выгребной ямы, – морщится мать.
Она права. От меня воняет. И это после одной-единственной уборной. В которой я возился меньше часа.
– Мам, а это правда насчёт работы золотарём? – спрашиваю я. – Ты решила отправить меня к ним?
Матушка с Полли переглядываются.
– Кто тебе сказал? – интересуется мать.
– Дядя.
Она делает глубокий вздох.
– Я не горжусь этим, но тебе надо зарабатывать на жизнь. У тебя есть время до Нового года, чтобы подыскать работу получше.
Я открываю рот, готовясь спорить, но Полли шикает на меня, и вместо этого я бросаюсь к задней двери.
– Я разденусь во дворе, раз от меня так дурно пахнет. – Бочком, бочком, чтобы никто не приметил драгоценного свёртка, я выбираюсь на улицу, скидываю вонючую куртку, оставляя тканевый шар под подкладкой, и бросаю и то и другое прямо на промёрзшую землю.
Разуваться во дворе было бы страшно больно, не будь он посыпан соломой для кур, которая хрустит под ногами, когда я погружаюсь по самые лодыжки. Я раздеваюсь почти догола и стою, дрожа, пользуясь прикрытием темноты, чтобы содрать с таинственного свёртка обёртку.
– Живей! – окликает меня мать.
