Потом я швыряю монеты на стол, беру ткань и бегу.
Глава 4
Тод помогает мне отнести шёлк в лавку. Я захлопываю за собой дверь и запираю на замок. В доме пахнет свежим хлебом и вчерашним супом.
– А он страшноватый, да? – замечает Тод.
– Ещё как! – отвечаю я.
Я представляю, как он касается меня, и невольно вздрагиваю, радуясь, что от страшного человека меня отделяет дверь.
– А как ты собираешься вытащить из дома всякие спрятанные штуки, пока миссис Лав не сдала его по новой? – интересуется Тод.
– Есть одна мысль, – бросаю я. – Кажется, я придумал.
– Будешь обедать, Тод? – спрашивает матушка, когда мы вваливаемся в кухню.
Она улыбается моему другу, но смотрит мимо меня. Я не могу точно сказать, она всё ещё злится из-за того, что я карабкался по крышам, или нашла новый повод для ярости.
– На первый взгляд отличная ткань, Атан, – отмечает Полли и тащит зелёный шёлк к окну.
Все остальные садятся за стол, причём мы с Тодом предусмотрительно устраиваемся подальше от мамы.
Бабка произносит молитву:
– За многочисленные проклятья, что сыплются на этот дом, мы просим прощения, Господи Боже. От сомнительного подменыша, что живёт среди нас, просим избавления; для этого дурака просим вразумления; а за свинью, что отдала свою жизнь, дабы мы утолили голод, мы возносим хвалу. Аминь.
Полли разворачивает ткань.
– Красивый цвет, – замечает Битти.
– И её тут полным-полно, – подхватываю я, наливая себе похлёбки.
– Сколько ты заплатил? – спрашивает бабка, ёрзая на стуле.
Я подозреваю, что она пытается скрыть, что пустила ветры, и точно, по комнате плывёт резкий капустный запах.
– Семь шиллингов, – отвечаю я.
– Семь шиллингов? За вещи этого язычника? Ужас! – она кладёт в рот ложку с супом и сосёт её. Зубов у бабки почти не осталось, если не считать длинного жёлтого клыка спереди. – Зелёный цвет приносит несчастье, его одни ирландские феи носят. – Она замолкает и снова пускает ветры. – Святые никогда бы не оделись в зелёное, – с убеждённостью заявляет старуха.
Полли всё ещё сидит на полу, разложив вокруг себя шёлк.
– Роскошная ткань, но это что, Атан? – Сестра показывает мне ткань, из которой торчит тонкая бамбуковая палка.
– Что? – поражаюсь я и тяну палку на себя. Она крепко приделана.
– А вот ещё одна и ещё… – тянет сестра, перебирая складки ткани.
Мама подходит к старшей дочери, и они растягивают ткань во всю длину. Это не цельный кусок, как я думал, а огромный треугольник, к которому приклеено множество палок. И пожалуй, этих палок больше, чем самой ткани.
Это летающая машина мистера Чэня. Не настоящая, а самый первый образец. Он сказал, что она не полетит, а шёлк при этом так прочно приклеен к тростям, что даже подкладку из него не сделаешь.
– О-о-о, – говорит Тод.
– Вот кретин, – буркает бабка.
– Что это такое? – спрашивает Битти.
– Ничего, – отвечаем мы с Тодом хором.
– Я возьму это себе, – заявляю я, отбирая неудачную покупку у Полли. – Деньги потом верну.
Она непонимающе смотрит на меня, а я сматываю ткань и тащу её к двери, ведущей во двор, и прячу в курятнике.
Когда я возвращаюсь, Тод по-прежнему сидит за столом, и я вижу, что он с большим трудом сдерживает смех. Мой друг пытается взять себя в руки, но понятно, что любая мелочь – например, если бабка снова пустит ветры, – и он захохочет. Я бы и сам смеялся, не будь я настолько зол.
– Ну так что, миссис Лав просила дядю навести порядок в доме мистера Чэня? – спрашиваю я, пиная Тода под столом, причём он снова начинает беззвучно смеяться.
Ма отвечает не сразу.
– Вообще говоря, просила.
– Можно, я ему помогу? – говорю я.
Ма отрезает ломтик от головки чеддера.
– Это не лучшая работа – сомневаюсь, что он сможет много тебе заплатить. Но заняться этим он собирается сегодня.
– Но это же дом, где ужасно погиб мистер Чэнь: ему проткнули сердце шипами, – встревает Битти.
– А ты откуда знаешь? – удивляюсь я.
– Она всё выдумала, – машет рукой Полли.
– Это она так говорит. – Битти указывает на бабку.
– Молчи, молчи, – машет на неё руками старуха. – Чёртово семя.
Глава 5
Версии гибели мистера Чэня, одна страшнее другой, вертелись у меня в голове. «Его задушили, удавили его собственными кишками». «Проткнули насквозь дьявольским трезубцем». «Черти пригвоздили его к земле, да и держали в живых целых три дня». Большую часть версий выдумали бабка и Колумбина Гуд. Матушка отправилась снимать мерки с клиента, а бабка впустила Колумбину через заднюю дверь. Они уселись у очага и принялись шушукаться – изобретать всяческие страсти за мерзейшим отваром, притащенным Колумбиной, якобы для лечения бабкиных старых суставов.
– Его убил сам Вельзевул, изжарил на адском пламени да обвалял в негашёной извести чистилища, а уж потом насадил его грешную голову на пику, – шипит Колумбина.
– Подвесили на мясницкий крюк, положив под ноги святую книгу с пентаграммой, начертанной куриной кровью, – высказывается бабка.
– Сварили живьём в желчи и изжарили скелет! – выкрикивает Колумбина.
Они смеются, гогочут, ухают от смеха, причём зловредная бабка хохочет громче своей наперсницы, ничуть не смущаясь, что пугает Битти и злит Полли.
Я знаю, что они болтают полную чушь, и всё же почти ожидаю увидеть истерзанное тело мистера Чэня в его опустошённой кухне. Вместо этого там груды пустых ящиков и обёрточной бумаги, осколки посуды и паутина. Я наклоняюсь над большим куском дерева, прикрывающим тёмное пятно на плитах, и тут моего плеча касается дядя. Я взвиваюсь свечкой.
– Так, парень, начнём с самого верха, этот хлам разберём под конец. – Я тащусь следом за дядей по узкой лестнице на второй этаж. Дядя, как и моя матушка, шириной не уступит двум людям и постоянно натыкается на все углы. Мы несём с собой вёдра, тряпки и огромный запас маминых чайных листьев. Дотопав до верха, дядя уже запыхался и вынужден присесть, распустить шейный платок и отдышаться.
Он машет рукой, словно нагоняя побольше воздуха. По мне, так в доме царит холод, и с каждой ступенькой я всё острее ощущаю, как здесь зябко и пусто.
