– Закрой дверь!
Она сидит у очага, подняв юбки, чтобы огонь согревал её ужасные ноги, все в синих венах и красных язвах.
Я закрываю дверь и оглядываюсь. В «Грифоне» почти никого нет. Только Колумбина у огня и ещё какой-то человек в углу, которого я едва могу различить. Хозяина Питера нигде не видно. Я подхожу к ступеням винного погреба, уже собираясь позвать его, но тут моё внимание привлекает сидящий в тени человек. Я вижу в круге света его большие узловатые руки, нарезающие кинжалом кусок жёлтого сыра на маленькие кубики. Руки расставляют сырные квадраты на куске хлеба, словно солдатиков.
Я смотрю, как руки берут хлеб и отправляют куда-то в темноту, туда, где должен быть рот.
У меня за спиной, у огня, Колумбина начинает петь:
Прощайте вы, темницы строги…
– Кто-нибудь, заткните её! – Питер высовывает голову из погреба.
Колумбина не обращает на него ни малейшего внимания.
Недолги жизни Макферсона сроки,
У виселицы их порог…
– Сидра? – спрашивает Питер.
Я киваю.
– Жди здесь, мальчик.
Он ныряет в подвал, а я сажусь на стул.
И говорил бесстрашно и смеясь…
Колумбина закрывает глаза и откидывает голову назад: она старается вовсю. На высоких нотах её старческий голос прерывается, а на низких становится чуть слышным.
И тут владелец рук возникает из темноты, поднимается на ноги и легко, словно кошка, на цыпочках подкрадывается к Колумбине. Он останавливается, и я узнаю его. Это человек со шрамами с аукциона. Его седая голова приближается к голове Колумбины, и я замираю на месте, не сводя с него глаз.
Колумбина долго пытается взять высокую ноту, а его голова всё приближается и приближается.
Мужчина протягивает руки к её шее.
– Тихо, женщина, – шёпотом произносит он.
А потом он сжимает руки у неё на шее.
– А-а-а! – кричит Колумбина и хватает его.
Он стряхивает её, и мгновение они смотрят друг на друга – его огромная взлохмаченная голова почти касается её красных щёк. Что-то появляется на лице Колумбины, какая-то тень узнавания, но тут же исчезает, и она приваливается к стене и отхлёбывает из кружки – её глаза мутнеют от спиртного. Когда я оглядываюсь в поисках мужчины со шрамами, то вижу, что он уже сидит за столом и продолжает аккуратно расставлять свой ужин.
Как будто ничего и не случилось.
Он не поднимает головы.
Часы тикают.
Камин шипит и плюётся.
Я смотрю на пол.
Питер гремит в подвале. Ну же, быстрее!
Я сажусь на стул и принимаюсь играть с обшивкой куртки. Я стараюсь думать о хорошем, но мысли то и дело возвращаются к человеку, расставляющему в темноте кубики сыра, и крови на кухонном полу в доме мистера Чэня.
– Иди-ка сюда, парень.
Я оглядываюсь. Больше в комнате никого нет, видимо, он обращается ко мне. По спине бегут мурашки.
– Да, я с тобой говорю. – Его голос тих и страшен. Он точно откуда-то с севера.
– Сэр?
– Садись за стол.
Я думаю о том, чтобы сбежать, а потом вспоминаю об убийстве. Если я уйду, то так ничего и не выясню.
Я медленно сажусь за стол напротив него. На меня смотрят восемь квадратиков сыра. Над ними, на потрёпанном лице, блестят ярко-голубые глаза. Его лицо покрыто не только оспинами, но и ножевыми шрамами.
– Как тебя зовут, парень?
– Атан Уайлд.
Его брови приподнимаются.
– Хочешь сыра? – Он почти не открывает рта, когда говорит, но глаза то и дело двигаются.
– Нет, спасибо.
– Это какая-то южная дрянь. Хозяин говорит, что он местный. – Его рот растягивается в ухмылке. Становятся видны крысиные зубы, а посередине мерцает золотой зуб.
Я прячу ноги подальше под стул и кладу руки на стол.
– Живёшь здесь поблизости? – Он откидывается на спинку стула, и я вижу пуговицы на его пальто. Красивые пуговицы, дорогие. – Кажется, ты выходил из лавки портного? – Он тянется к кувшину на столе и прополаскивает рот. – Даже если бы я не видел, то догадался бы.
– Правда? – спрашиваю я.
– Да, теперь на тебе отличный наряд, а не обноски, в которых ты был на аукционе. И я спросил себя, почему такой мальчишка, как ты, одевается, словно маркиз, если только кто-то из его семьи не работает в лавке? Я всегда всё примечаю.
Значит, он меня узнал. Я ощупываю свою куртку. Она красивая, очень красивая. Но и его одежда не хуже.
Я смотрю на его холодные глаза, лицо в шрамах и старую шпагу. Если я буду продолжать смотреть, он может отступить. Я не должен показывать ему, что боюсь.
– Если ты родом отсюда, то почему бы тебе не рассказать мне про старика? И кстати, кто это сегодня после аукциона убирался в его доме?
Продолжая говорить, он поднялся на ноги, обошёл стол и сел рядом со мной. Его рука коснулась моей. Маленькие квадратики сыра выстроились для нападения.
В комнате ужасно холодно, но мои ладони и шея вспотели. Где же Питер?
– Всё продали на аукционе, клянусь, – говорю я и мысленно вижу нагруженную дядину тележку и свою руку, засунутую в дыру сортира.
Он пристально смотрит на меня, а я смотрю на его руки, снова расставляющие сырные кубики. Воцаряется ужасная тишина. Я бросаю взгляд на Колумбину – она следит за нами.
– Я сейчас не о ценных вещах. Я говорю о дневнике старика, о его записях. У кого они? – Рука незнакомца подползла к моей руке и прижала её к столу. – Умный человек с готовностью поделится своими тайнами, если увидит, что может заработать несколько шиллингов.
Я смотрю на пламя свечи. Я хочу узнать об убийстве мистера Чэня, но и этот человек тоже хочет выведать его тайны. Пока он выигрывает.
– Зачем вам мистер Чэнь? Почему вы хотите о нём узнать? – как можно небрежнее спрашиваю я, хотя во рту так пересохло, что я едва могу говорить.
Он сильнее прижимает мою руку к столу. Его рука холодная и твёрдая, как сталь.
– У меня есть друзья. Могущественные, богатые, умные друзья, которые хотят узнать то, что было известно старику.
– Ах вот оно что! – скучающим голосом говорю я. – Но я ничего не знаю. – Он так близко, что я чувствую исходящее от его тела тепло.
– Это интересно. – Он пронзает кубик сыра ножом и всаживает его в сиденье скамьи.
