Ткань красиво покрывает мои плечи. Я стою в сверкающей куртке и подштанниках, поворачиваясь, чтобы все видели меня в свете очага. Я вне себя от счастья. Это настоящая куртка, сшитая специально для меня с любовью и тщанием, не обноски, которые пристали тому, кто копается в выгребных ямах. Не думает же мать, что я буду красться ночной порой по улицам, облачённый в такую красоту.
– А вот тебе для полного счастья, – смеётся Полли и бросает мне шёлковые штаны, отороченные лентой.
Я натягиваю их следом за курткой, застёгиваю крючки на талии и становлюсь на цыпочки, чтобы разглядеть себя в зеркале над очагом. Из зеркала на меня глядит кто-то незнакомый. Симпатичный молодой человек с волосами, заплетёнными в косу, в рубахе с расстёгнутым воротом, в распахнутой куртке.
– Это я? – спрашиваю я у зеркала. – Неужели я?
– Да, это ты, – пищит Битти. – Хочешь, расскажу тебе историю? Это история о мальчике, который влюбился в собственное отражение и утонул в пруду. И некому было его спасти, кроме одного цветка. – На последнем слове голос у неё дрожит. Она глядит на меня, улыбается и возвращается к бумажным птичкам, которых она без конца разворачивает и сворачивает обратно. Птичкам из шкафа мистера Чэня.
– Это дитя фей только и думает, что о смерти, – бормочет бабка.
– Ш-ш-ш, – Полли устраивается рядом с Битти и помогает ей сделать новую птичку из уголка старой газеты.
Огонь в очаге потрескивает, дядя храпит.
– Только ткань на него попусту переводите, – поворачивается бабка к матери.
– Чего это?
– Разодели его как попугая, а ему-то предстоит грязная работёнка. Вот я и говорю, хорошую ткань попусту переводите.
– Я даю ему пять недель, мама. Он ещё может найти работёнку у кого-то из Верхов.
Я невольно задумываюсь, помнят ли они о том, что я в одной с ними комнате.
– Да и нечего этому кретину красоваться перед зеркалом, – неожиданно выкрикивает бабка, выкатывая глаза. – Того и гляди стекло треснет, коли он и дальше станет так на себя любоваться. А как треснет, так ещё больше неудач в этот дом жди, не меньше как на семь лет. – Она откидывается на спинку кресла и истово крестится, продолжая бормотать себе под нос отводящие беду молитвы.
Ма смотрит прямо перед собой, Полли фыркает.
– Уже восемь лет тому, как родилось это фейское отродье, – продолжает своё бабка. – И восемь лет, как их отец отчалил в дальние края, у тебя о том не спросившись.
– Он отправился искать приключения, – говорит Полли.
– Он отправился искать работу, – поправляет её мать.
– Он отправился искать другую женщину, – бормочет бабка.
Дядя поднимает глаза от газеты.
– Смотрите-ка, они предлагают награду. Да какую – шутка ли, десять тысяч гиней.
– Кто? За что? – спрашивает Полли.
– Первому человеку, который сможет полететь. Вот, слушайте: «Герцог Роузберри объявляет, что первый человек, который при свидетелях пролетит две мили, не касаясь земли, на крыльях, получит награду 10 000 гиней».
Я холодею. Потом меня бросает в жар и снова в холод.
Никто этого не замечает.
– Десять тысяч гиней? – переспрашиваю я.
Битти поднимает одну из бумажных птичек и машет её крылышками.
– Само собой, это невозможно, – качает головой дядя. – Эту награду никому в жизни не получить.
– Да и зачем кому-то понадобилось летать? – недоумевает мать. – Я хочу сказать… какой в этом прок?
– Мам, ты что? – поражённо говорит Полли. – Только представь, можно лететь через моря и горы!
– Да, – звучит мой голос. – Можно.
Я смотрю, как дым уходит в трубу, и думаю о деревянном шаре, спрятанном у меня под подушкой, и воздушном змее на крыше церкви. Интересно, знал ли мистер Чэнь о награде? Весьма вероятно, а значит, догадывался, что кто-то решит заполучить его летающую машину, чтобы забрать себе эти деньги. Но ему золото было не нужно. Его вообще не интересовало богатство.
Я чувствую, как Полли кладёт руку мне на плечо и подталкивает к зеркалу. Я снова смотрю на своё отражение. Наши глаза встречаются. Они у нас похожи – тёмные, широкие, но вот волосы у меня самые обыкновенные, каштановые, а у Полли медно-красные, крупными завитками спускающиеся на узкие плечи, как мех диковинного животного.
– Можешь выиграть для меня награду, Атан? – спрашивает она. – Мистер Чэнь столькому тебя научил, ты же сможешь летать?
Я заглядываю ей в глаза, но она не догадывается, как близка к правде. Она просто дразнится.
Я улыбаюсь в ответ, она стискивает мою руку и шепчет:
– Найди хорошую работу, Атан. Найди её прямо завтра. Не дай им сделать из тебя золотаря.
– Ты для этого сшила мне костюм?
Полли кивает. Её глаза наполняются слезами, и, отвернувшись, она садится на диван. Отблески огня освещают её точёные черты.
Какая же она худая! Как и все мы. Если не считать ма и дядю, который с каждой неделей делается всё толще. Не знаю, как они ухитряются нагуливать жир на овсянке и пустом супе. У Полли так рёбра через ткань платья проступают. Я бросаю взгляд на Битти, она вообще кожа да кости. Маленький птенчик.
10 000 гиней. Как бы 10 000 гиней изменили нашу жизнь?
Дядя тянется к скрипке, шейным платком стирает тонкий слой пыли и начинает играть мелодию. Грустный мотивчик быстро переходит в весёлую джигу. На лицо Полли возвращается улыбка, и она устраивается поудобней, бочком, постукивая тяжёлым башмаком в такт мелодии.
– Сбегай-ка, принеси кувшин сидра из «Грифона», парень, будь лапочкой. – Мать со скрипом откидывается на спинку кресла.
– Ну мам, я только-только согрелся. Да и башмаки у меня во дворе.
– Возьми дядины.
– Ну ма-а-ам, – молю я.
Увы, я знаю, что она не отстанет, пока не добьётся своего, так что остаётся застегнуть куртку, натянуть дядины башмаки и отправиться в паб.
Глава 9
Закрыв дверь, за которой светятся огни нашей лавки, я делаю шаг в темноту. За закрытыми ставнями соседних домов мерцает слабый свет. С реки наползает зимний туман и, смешиваясь с угольным дымом, накрывает город, словно одеялом. Я останавливаюсь, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте.
Что-то холодное касается моего лица. Снег? Я ощупью пробираюсь мимо витрины лавки и прохожу квартал, пока наконец до моего носа не доносится запах из «Грифона».
Тяжёлая дверь царапает по плитам пола. Не успеваю я зайти внутрь, как Колумбина Гуд кричит мне:
