– Да, сейчас, штаны расстегну!
Пальцы скользят по промасленной ткани, отчасти из-за холода, но в основном потому, что я не вижу, что делаю, и пальцы не слушаются. Подняв голову, я вижу, что туман слегка светится. Значит, луна уже поднялась, просто отсюда её не видно.
Я всё ещё пытаюсь развернуть ткань, чтобы добраться до того, что скрыто внутри.
– Ванна готова, монсеньор, – зовёт меня Полли от двери.
– Иду! – откликаюсь я.
Замёрзший до полусмерти, в одном исподнем, я ещё раз отчаянно пытаюсь развернуть свою находку. Пальцы наконец-то цепляются за какую-то нитку и я выдёргиваю её.
– Идём, вода стынет, я целую вечность её подогревала.
Я продолжаю выдёргивать нитки, пока шов не поддаётся.
– Я не буду мыться, пока вы все смотрите.
– Она ещё не такое видела, – заявляет матушка, подходя к двери. Они меня не видят, а я чётко различаю их силуэты в красноватом свете с кухни.
Развернуть мою находку оказывается той ещё задачкой. Наконец последняя нитка рвётся, шов распарывается, и я сдираю обёртку. Мне на ладонь выпадает полированная сфера. Ничем не воняющая, гладкая, как драгоценное дерево.
Из дома доносятся звуки льющейся воды – в ванну доливают кипятка. Я лихорадочно думаю, куда бы спрятать шар. В шапку? Единственное, что не воняет. Я убираю драгоценную находку внутрь и забрасываю в дом, маскируя хворостом и надеясь, что никто не заметит.
Матушка с Полли стоят как пара тюремщиков, скрестив руки, когда я прохожу между ними.
Несмотря на всё их возмущение, я наотрез отказываюсь снимать подштанники, покуда вода не делается настолько грязной, что меня не видно. Продолжая болтать, они доливают кипятка и скребут мне спину и моют волосы.
– Замри, Атан, ну что ты крутишься? – Ма заставляет меня оторвать руки от лица и принимается тереть мои несчастные уши куском твёрдого мыла.
Чан с водой такой маленький, что если стопы в воде, то торчат колени. В последний раз я мылся в ванне, когда мы с Тодом проплыли по реке до самой запруды и чуть не замёрзли до смерти. Она и тогда была коротковата, и если бы Полли не лила мне на голову горячую воду, когда ей заблагорассудится, то я бы уже помер от простуды.
Мать подтыкает юбку и отправляется наверх.
– Чтобы не смущать тебя, парень, я пойду на очаг взгляну.
– Я рада, что ты моешься, Атан, – заявляет Битти, разворачивая одну из бумажных птичек и разглаживая бумагу. – Ты пахнешь сыром. – Она умолкает. – И пикулями.
– Ш-ш-ш, – говорит Полли. – Пощади его скромность.
Она поднимает Битти с табуретки и, пошатываясь, тащит её к матушкиному швейному креслу.
Я старательно вымываю грязь из-под ногтей. Полли возвращается и хватается за мои волосы, старательно заплетая их в косу.
– Значит, ты знаешь, что мама хочет сделать меня золотарём? – шепчу я.
Она пожимает плечами и сильнее дёргает за волосы.
– Знала?
Полли наклоняется к чану. В глазах у неё стоят слёзы.
– Знала, – свистящим шёпотом говорит она. – Разумеется, знала. Они заставили меня поклясться, что я тебе не скажу. Атан, я не хочу, чтобы ты становился золотарём, ты нужен мне тут, чтобы помогать с Битти, ма и всем этим. – Она машет рукой, обводя тёмную кухню, где в сумраке Битти лежит и складывает и раскладывает бумажных птичек из дома мистера Чэня. – Ты мне нужен.
Я поднимаю на неё глаза. По щекам бегут слёзы. Сестра выглядит куда старше своих лет.
– Неужели они решатся на такое?
Сестра поднимается и развешивает моё полотенце над очагом.
– Да, думаю, что решатся.
Она отворачивается, смаргивая набежавшие слёзы, но её лицо освещает улыбка. Теперь Полли говорит громче, чтобы и Битти слышала:
– В общем, одевайся, я приготовила тебе чистую рубаху и портки. Я поднимусь наверх, в гостиную. Как оденешься – приноси Битти. У меня есть для тебя один подарочек.
Глава 8
– А меня! А меня! – Битти тянется ко мне, чтобы я взял её на руки.
Одевшись в чистую рубаху и подштанники, я взбегаю по ступеням с сестрой на бедре. Пробегая мимо моей спальни, я закидываю в постель таинственный шар, всё ещё лежащий в шапке.
– Что ты прячешь? – спрашивает Битти.
– Ничего. Не твоё дело.
Я целую её и несу в гостиную. Там тепло, даже жарковато и стоит пар. Пока я мылся, к нам заявился дядя, и его тоже хорошенько отмыли. Его круглое лицо раскраснелось. Он сидит, а на коленях держит газету.
Бабка дрыхнет в собственном кресле, наполовину раскрыв рот, с пустой кружкой сидра в руке. Вот поэтому-то у неё и нет зубов.
Полли сидит рядом, держа на коленях коричневый свёрток.
– А я знаю, что там! – заявляет Битти. – Это…
– Даже не вздумай! – обрывает её Полли. Она протягивает свёрток мне.
Все замолкают. Дядя кладёт руки поверх газеты. Мама садится прямее. Глаза Битти поблёскивают в полутьме.
– У меня что, день рождения? – спрашиваю я удивлённо.
– Да? – уточняет Битти у мамы.
Та смущённо хмурится.
– О… Это вряд ли. – Она трёт глаза. – Мне кажется, он родился летом.
Мать пристально смотрит на меня, будто день моего рождения должен быть запечатлён у меня на лбу.
– Держи, – говорит Полли.
Я беру свёрток, развязываю бечёвку и разворачиваю коричневую бумагу. Содержимое свёртка вываливается на ковёр. Зелёное с золотом. Я тянусь к нему и беру в руки. Куртка. С лацканами, крючками и аккуратно пришитыми карманами.
– Ох! – говорю я, лишаясь дара речи. Мне никогда ничего не дарили. – Ох!
– И это всё, что может сказать этот мальчик? – фыркает бабка, просыпаясь.
– Это мне? – говорю я Полли, гладя роскошную ткань. – Но это же шитьё, шёлк… – Я пытаюсь сказать, что один материал стоил целое состояние.
– Давай, примерь скорее, – улыбается она.
Я встаю, беру подарок и натягиваю поверх рубахи. Куртка сидит на мне как вторая кожа. Я скрещиваю руки на груди, выставляя перед собой локти.
– Ну и ну! Вот так красавчик! – матушка качается взад-вперёд в кресле, стиснув руки.
– Ну да, что твоя коровья лепёшка, украшенная примулами, – бормочет бабка себе под нос. – То-то ему такой наряд пригодится, когда он будет чистить выгребные ямы.
Дядя смотрит на бабку поверх очков и приподнимает бровь.
