— Я про памятник и клумбы для Эмми.
Сердце сжимается в тугой узел. Я и не подумала о нем. Решила, что все было сделано Ренатом Яновичем. Хотя должна была догадаться. Ведь только Ханукаев Роланд умеет, все разрушив, создать нечто такое, что не поддаётся никаким словам — только эмоциям.
— Ты не знала? — интересуется следом.
— Нет, он мне ничего не сказал, — с трудом вырываю из себя слова.
Пытаюсь понять свои эмоции. Но когда дело касается Роланда все становится таким запутанным и сложным, что хочется выть от отчаяния. От ненависти до любви, от злости до смирения и обратно — голова кругом от такого калейдоскопа чувств.
— Прости её. Она не знает всей правды, — извиняется за жену Демид, как только она покидает гостиную с малышом, чтобы переодеть его.
— Я все понимаю, — натягиваю улыбку, не желая сгущать краски в такой светлый для них день.
Он протягивает через стол руку, касается моей ладони и в знак поддержки крепче её сжимает. Возможно, он никогда не умел видеть целостной картины происходящего, но он всегда чувствовал состояние моей души.
Услышав звонок в дверь, Демид отпускает мою руку, встаёт изо стола и идёт встречать гостя. А я, вновь взяв бокал, с нетерпением жду новой встречи с Роландом.
— Где она? — слышу тяжёлые шаги, надвигающиеся в сторону гостиной.
Снова приняв беспечный вид, кладу ногу на ногу и с легкой усмешкой на губах встречаю нервного Роланда, который и не пытается скрыть эмоций. Демид идет следом за ним, хочет успокоить его, кладёт руку ему на плечо, но тот резко отдергивает друга.
— Не вмешивайся, — бросает на повышенных тонах и, зайдя в гостиную, захлопывает за собой дверь.
Словно стихийное бедствие настигает меня, хватает за руку и резко дергает вверх.
— Ты окончательно свихнулась? — шипит, извергая языки пламени из недр ледяных глаз.
— Рядом с тобой разве может быть иначе? — интересуюсь насмешливо, опрометчиво решив поиграть на его нервах.
— Тебе смешно, Медея? — выхватывает бокал из рук, с силой сжимает его в руках, пока тот не разлетается на осколки по полу. По его руке стекает вино вперемешку с кровью, а он даже глазом не моргнул. — Вспомни, чем закончился твой предыдущий отказ от поездки!
Всего нескольких слов, а внутри меня вспыхивает огонь; ярость пеленой накрывает разум. Не верю своим ушам, что он посмел произнести подобное вслух.
— Заткнись! Заткнись, Роланд! — в бешенстве шиплю на него. — Всё трагично закончилось только потому, что ты упрямый баран, который не умеет слышать других!
— Подбирай слова, — берет меня окровавленной рукой за лицо и тянет к себе. — Помни, с кем разговариваешь.
— Смотри внимательно, Ханукаев, — указываю пальцем на пол, где разбросаны осколки, — Это все мы. Лежим разбитые и никчёмные по твоей вине. Именно твоя рука пропитана кровью невинных людей. И ты пытаешься измарать меня ею? — усмехаюсь с отвращением.
— Я пытаюсь не измарать вторую руку. Но если тебе угодно иначе, дорогая Медея, — расслабляет пальцы на моей челюсти, — Добро пожаловать в Россию, — выплюнув каждое слово, отпускает меня и выходит прочь из гостиной.
Быстро подлетев к столу, хватаю салфетку и стараюсь оттереть кровь с лица, пока никто не увидел.
Я ненавижу себя за произнесённые слова. Не понимаю, как пережив и научившись стольким вещам, я не научилась элементарному — сдерживать эмоции рядом с ним. Почему, как только Роланд немного задевает мои чувства, я несусь, сломя голову, причинять ему боль в ответ. Я ведь не считаю его единственно-виноватым человеком в смерти Эмми. Да, он стал рычагом по запуску невозвратимого, но мы с Эрнестом тоже сидели за штурвалом, как и кто-то, третий — безликий и неизвестный моему сознанию. Виноватых много, но от чего-то изо дня в день, я стараюсь убедить себя, а теперь и его, что человеком, убившим Эмми был он, а не тот, кто нажал на курок.
И я очень сомневаюсь, что подобное поведение позволит мне в скором времени добраться до его постели.
— Это рекорд, — заявляет Крис, как только оказывается рядом со мной и замечает, в каком состоянии находится пол, — И двух минут не продержались под одной крышей.
Молча помогаю ей собрать стекло и протереть полы. А после, мы вместе выходим из гостиной и направляемся на кухню, чтобы забрать последние блюда для стола.
— Знаешь, к какому выводу я пришла? — спрашивает, доставая из духовки противень с запеченным пирогом, — Мужчины переживают трагедии тяжелее нас, — поворачивается ко мне, грустно улыбается и, пройдя мимо, подходит к столу.
— К чему ты об этом говоришь?
— Я хочу сказать, чтобы ты не думала, будто у Роланда вместо сердца — камень. Да, он холодный и менее чувствительный человек, но это не значит, что на душе у него нет войны.
— Меньше всего я хочу думать о том, что творится у него на душе, — признаюсь честно.
«Мне бы справиться со своей войной.» — заканчиваю мысленно.
— Прозвучит глупо, отчасти наивно, но я до сих надеюсь, что вы будете вместе.
— И в самом деле глупо, — не желая обсуждать это, я беру тарелку с уже разрезанным пирогом и выхожу из кухни.
За праздничным обедом, я с интересом слушаю Демида с Крис, которые воодушевленно рассказывают мне о том, как они пришли к примирению, свадьбе и ребёнку. Улыбаюсь от осознания, сколько любви должно быть в сердце мужчины, раз он сумел починить и воссоздать старые разрушенные отношения. В каждом его слове я слышу любовь и заботу к своей семье, а в её — трепет, волнение и безграничное счастье. И это согревает меня от собственных холодных мыслей.
Мой взгляд невольно падает на Роланда, когда, спустившись с рук папы, Лео подходит к нему. Сначала малыш тянет ему маленькую игрушку гепарда, в надежде поиграть с ним, на что Роланд отвечает с таким безразличием, что леденеет все вокруг. Ребята нисколько не удивляются его сухости по отношению к ребёнку, что доказывает мне — он всегда ведёт себя так. А когда малыш просится к нему на руки, Ханукаев без доли смущения обращается к Крис, чтобы она забрала Лео.
У меня сердце сжимается от боли, как только я представляю, что он мог проявить такое же безразличия к собственной дочери. Никогда бы себе не простила, если бы позволила ему поступить так с Арианой — внушить ей чувство, что папа её не любит.
В очередной раз убедившись, что делаю все правильно, ограждая его от правды, встаю с места и подхожу к Крис, которая старается успокоить плачущего ребёнка.
— Давай, я попробую его успокоить? — обращаюсь к ней.
Она устало передаёт мне его на руки. Он начинает плакать ещё сильнее, и, прижав его к груди, я окунаюсь в омут воспоминаний. Вспоминаю Ариану в этом возрасте. Вспоминаю, как она капризничала, доводила меня до истерики, а потом своей улыбкой стирала все плохое за собой. Она казалась для меня настоящим, до умиления сладким, ангелом. Я сходила с ума от поцелуев в её пухлые щеки, тонула в её больших голубых глазах и не верила, что моё сердце способно на такую самоотверженную любовь. Порой мне кажется, что вся пережитая мною боль — это плата за огромное счастье с ней.
