– Ну, тогда вы меня прекрасно понимаете, – сказал Минаев. – Деревушка эта маленькая, но уж одна сплетница наверняка найдется. Отыщите ее. Вам для этого даже не придется самому рыскать по деревне доморощенным майором Прониным – попросту поговорите по душам с вашей хозяйкой. У вас ведь с ней хорошие отношения? (Он это произнес самым обычным тоном, но, судя по глазам, прекрасно понимал, что у нас с Катрей за отношения.)
– Неплохие, – сказал я, сохраняя самое равнодушное выражение лица.
– А лучше всего поговорите еще и с участковым. Он местный, здесь прожил всю сознательную жизнь, разве что исключая два года Гражданской и три года в партизанском отряде. И милиционер, мне в районе сказали, хороший, хваткий, с чутьем и мозгами. Уж он-то должен прекрасно знать такую бабу. Не торопитесь. Сейчас о случившемся мало кто знает, но этак к полудню, не сомневаюсь, знать будет вся деревня. И пойдут разговоры, и зашмыгает по дворам сплетница как пить дать. Выждите дня три, а потом возьмитесь за нее вместе с участковым. Как у вас с ним отношения?
– Да вроде нормальные сложились.
– Тем лучше. Пусть она вам выложит все, что за эти три дня узнала. Время вас не поджимает – в штабе полка говорят, что стоять вам здесь еще неделю, если не больше. Зыбкий шанс на успех, но использовать его нужно – не раз этот метод помогал. – Он прищурился: – А я, со своей стороны, словом офицера обещаю: если дадите какие-то конкретные результаты, которые помогут раскрыть дело, я приложу все силы, чтобы свести к минимуму ваши неприятности – а они, сами понимаете, вам грозят отнюдь не пустяковые… – Он скупо усмехнулся. – Вам ведь как командиру, пусть всего лишь взвода, пришлось написать немало донесений и рапортов. Мы тут все офицеры, к писанине привычны и, между нами говоря, прекрасно знаем: можно написать так, а можно и этак. Речь не идет об умышленном сокрытии какой-то правды, но вот подать эту правду можно по-всякому… Что скажете?
– Приложу все силы, товарищ капитан, – ответил я искренне.
– Вот и прекрасно. – Он поморщился. – Странное какое-то дело, впервые с таким сталкиваюсь…
Не только дело странное – и место чертовски странное, ответил я – разумеется, мысленно. Не понимаю, в чем странность, но она, безусловно, присутствует. И не рассказывать же капитану о том, что здесь из какого-то дурного суеверия не ловят рыбу и не купаются? Об истории с сомом? Даже если не высмеет, скажет что-нибудь вроде: «Ну и как эти местные суеверия вяжутся со смертью вашего сержанта? И как помогут раскрыть дело?» И, между прочим, будет совершенно прав, я на его месте то же самое сказал бы…
Глядя вслед быстро удалявшемуся «Виллису», я подумал: в лепешку расшибусь, а постараюсь дать результат. Иначе из серьезных неприятностей не выпутаться, а Минаев мне откровенно бросает спасательный круг и свои обещания наверняка выполнит. Уж безусловно, не из душевного благородства – просто-напросто у него есть свое начальство, и если он не раскрутит дело, заполучит свои неприятности, пусть и неизмеримо мельче тех, что ждали меня…
К участковому я пошел примерно через полчаса. Он меня понял моментально, и кандидатура в профессиональные сплетницы у него нашлась тут же (одна-единственная, как и предполагал Минаев). Некая бабка Лупендиха, не такая уж и старая, живая, как капелька ртути. Уж если она чего-то не знает о деревне и деревенских, сказал Деменчук, то этого и на свете нет. Он рассказал еще, что в оккупацию бабка поставила свой немаленький талант на службу партизанскому движению, регулярно сообщая связному их отряда все, что ей удавалось узнать о немцах и их «бобиках». В основном это были пустяки, но пару раз для партизан получилась нешуточная польза. Старшина, правда, добавил: крепенько он подозревает, что дело тут не в бабкином советском патриотизме, причины более прозаические – в оккупацию бабкина, умно выражаясь, аудитория изрядно сузилась, а жизнь давала гораздо меньше пищи для пересудов и сплетен. Но какая разница, сказал он философски, если бабкины сведения пару раз серьезно помогли? Я с ним согласился.
(До этого, сразу после отъезда капитанов, мне столь же подробно рассказала об этой бабке и Катря.)
В общем, мы договорились, что через три дня навестим вдвоем шуструю бабку Лупендиху и вытрясем из нее все, что она за эти три дня успела узнать, – а узнать она могла немало из бродящих по деревне разговоров и слухов.
По всем раскладам, после того как я ушел от старшины, мне следовало бы немного успокоиться и смотреть в будущее с оптимизмом. Но что-то не удавалось ни то, ни другое. Как писал в одном из рассказов Аркадий Гайдар – и все хорошо, да что-то нехорошо…
Во все время нашего разговора я не мог отделаться от впечатления, что старшина Деменчук чем-то изрядно угнетен, но изо всех сил старается этого не показывать. А в сочетании с тем бесспорным уже фактом, что о каких-то здешних странностях он явно знает больше, чем говорит, не прибавлялось ни покоя, ни оптимизма.
Что ему мешает до назначенного нами совместного визита к бабке прийти к ней раньше и наказать, чтобы касательно некоторых вещей, ставших ей известными, держала язык за зубами? И что мешает Лупендихе по собственному почину о чем-то умолчать? Ясно ведь: у них тут сущая круговая порука, все, включая старшину и Катрю, о чем-то мне неизвестном, но безусловно существующем, молчат, как будто воды в рот набрали – воды из той самой реки, словно бы окруженной заговором молчания. Из Алесиной реки, неведомо почему так названной. Откуда при столь невеселых мыслях взяться спокойствию и оптимизму? Наоборот, тревоги и напряжения прибавляется, чему безделье, в коем мы пребываем, только способствует.
Минаев слово сдержал: часов около шести вечера дежуривший на рации Гафур принес мне обширную радиограмму – протокол вскрытия, как заверял приславший радиограмму Минаев, полный, без малейших изъятий, так что я изрядно попотел, продираясь сквозь дебри чисто медицинской терминологии.
И понял, что к разгадке нас эта бумага не приближает ни на шажок – хорошо хоть, в сторону не уводит…
Смерть сержанта Кравца наступила от совершенно естественных причин – заполнения легких водой, что вызвало остановку дыхания и паралич сердца. Проще выражаясь, человек утонул. Ни малейших признаков насильственной смерти. Никаких повреждений на теле, если не считать синячка-кровоподтека на левой стороне шеи, над ключицей, безусловно не способного причинить какой-либо вред здоровью. Вверху и внизу данного кровоподтека явственно видны следы зубов, несомненно человеческих (медики это никак не комментировали, может быть, из-за отсутствия соответствующего научного термина, но все и так ясно: это Алеся поставила ему засос). Находившееся в желудке количество алкоголя было способно вызвать среднюю степень опьянения. (Проще говоря, человек не шатается, на ногах стоит крепко, зигзагом не передвигается, и язык у него не заплетается – зная Игоря, я легко сделал именно такой вывод.) Не успевшая перевариться пища – ну да, полное перечисление того, что все мы ели за свадебным столом. Каких-либо ядов, токсичных веществ, а также лекарственных препаратов в организме не обнаружено. Резюме: естественная смерть. Подпись: главный хирург полкового госпиталя майор медицинской службы Капитонов В. С.
