Причины болезни бывают порой многочисленны, как и реакции организма на болезнь. Поэтому девизом Захарьина было: «Не жалеть времени на больных». И на первичный осмотр больного он затрачивал, как правило, два-три часа.
Часто коллеги-медики из «прогрессивных» пытались представить знаменитого врача этаким ретроградом, пренебрегавшим новинками диагностики. Особенно много упреков было по поводу редкого использования желудочного зонда. Захарьин на эти выпады отвечал: как бы ни был разумен новый диагностический метод, нет нужды применять его в каждом буквально случае, даже когда необходимости в этом нет. «Разве введение желудочного зонда не отяготительно для больных, разве не может нанести им вред? Решаются на него больные с крайним отвращением, лишь по решительному настоянию врача… Необдуманное, без достаточных поводов введение желудочного зонда… заслуживает строгого осуждения». И добавлял: «Сколько раз приходилось мне видеть неудовлетворительную деятельность врачей… набирает такой врач массу мелочных и ненужных данных и, не пройдя правильной клинической школы, не знает, что с ними делать; истратит свое время и внимание на сбор этих данных, не замечает простых, очевидных и вместе важных фактов… Такой врач полагает всю „научность“ своего образа действий в приложении „тонких“ и, конечно, новейших методов исследования, не понимая, что наука – высшее здравомыслие – не может противоречить простому здравому смыслу».
«Лечение не есть механический процесс», – говаривал Захарьин. И подробно развивал свою мысль: «Равно избегая терапевтического нигилизма и увлечения лекарствами, следует ясно сознавать, что истинный, действительный, а не кажущийся только врачебный совет есть лишь тот, который основывается на полном осведомлении об образе жизни, а также настоящем и прошлом состоянии больного и который заключает в себе не только план лечения, но и ознакомления больного с причинами, поддерживающими его болезнь и коренящимися в его образе жизни… Словом, разъяснение больному его индивидуальной гигиены. Здесь же следует прибавить, что, так как больные большей частью люди со слабой волею, то долг врача помочь им своею твердостью и, назначая для лечения и образа жизни лишь необходимые меры, настойчиво требовать их неуклонного исполнения».
Применять особенно сложные лекарства Захарьин не любил. В иных случаях считал нужным лечить не порошками и пилюлями, а молоком и кумысом. Именно он первым разработал научно обоснованные показания к лечению минеральными водами. И в первую очередь обращал внимание на состояние нервной системы больного, в каждом случае подходя строго индивидуально: случалось, что та или иная болезнь была вызвана, употребляя строго медицинский термин, неврогенными причинами, но бывало, что нервная система, напротив, оказывалась самой крепкой частью организма, либо симптомы нарушения деятельности нервной системы были явлением вторичным, вызванным главной болезнью. Захарьин первым научно обосновал неврогенную теорию геморроя. Его работы о кровопускании, применении каломели, различных вопросах лекарственной терапии после опубликования получали самое широкое распространение. Главный труд Захарьина, «Клинические лекции», был переведен на все европейские языки, долго был настольной книгой очень и очень многих практикующих врачей и, как мне приходилось слышать от медиков, не потерял значения и сегодня.
Пожалуй, среди всех врачей XIX века Захарьин был самым ярким и последовательным сторонником профилактического направления в медицине: «Победоносно спорить с недугами масс может только гигиена». И считал распространение гигиенических навыков среди населения «одним из важнейших, если не важнейшим предметом деятельности всякого практического врача».
Нельзя не упомянуть, что недоброжелателей и открытых противников среди коллег у Захарьина хватало. Одни обвиняли его в «пренебрежении к прогрессу», другие публично именовали «шаманством» кое-какие методы Захарьина, о которых сейчас и пойдет речь.
Дело в том, что Захарьин, сплошь и рядом, не выбирая особо деликатных средств, вел форменную войну за гигиену – и не с какими-то «сиволапыми мужиками», а с московскими купцами-богатеями. Хотя они и владели крупными капиталами, отношение к гигиене оставалось прямо-таки на пещерном уровне. О том, как с этим обстояли дела, и о методах домашнего самолечения мы знаем из первых рук: живший во второй половине XIX века московский купец Н. П. Вишняков подробно все это описал в своей трехтомной истории семейства.
Семейство было весьма даже зажиточное: Вишняковы владели большой золотопрядильной фабрикой, изготавливавшей канитель – золотые и серебряные нити. Канитель шла на галуны военных и штатских мундиров, ливреи слуг и швейцаров богатых домов, а золотые нити – еще и на изготовление парчи, в основном для «парадных» одеяний священнослужителей. Спрос был большой, так что, говоря современным языком, бизнес был очень прибыльный.
А вот домашний быт и отношение к медицине… Врачей, конечно, звали, но только в тех случаях, когда становилось совершенно ясно, что больному совсем уж худо и «домашние средства» не помогают.
Эти самые «домашние средства» порой были довольно-таки оригинальными. Против зубной боли (прямо-таки как в Средневековье) использовали всевозможные заговоры-наговоры, с нательным крестом носили не только ладанки и бумажки с текстами молитв, но и натуральные амулеты наподобие «пользительных» камешков. Когда у кого-то из чад и домочадцев начинался жар, на ночь ему привязывали к подошвам селедки – считалось, что они «жар вынимают». Градусника не знали, болезнь определяли по осмотру языка, щупанью пульса и почему-то головы. Насморк и кашель лечили тем, что капали на бумагу, в которую тогда заворачивали сахар (непременно синюю), свечное сало и привязывали хворому на ночь к груди. Или пускали в ход другое «вернейшее средство»: обертывали шею поношенным (никак не новым!) шерстяным чулком. Либо поили горячим отваром мяты или липового цвета, «чтобы пропотел». Если болел живот, поили капустным или огуречным рассолом, квасом с солью, давали моченые груши. При головных болях ставили на затылок горчичник. Кроме этого, свято верили в «чудодейственную» силу кровопускания, пиявок и банок, применяя их, когда нужно и не нужно.
С гигиеной обстояло опять-таки не лучшим образом: форточек в купеческих домах было очень мало, и открывали их лишь в исключительных случаях: когда особенно уж надымит печь или самовар. Когда воздух становился особенно спертым, то, как писал Вишняков, «прибегали не к обновлению его посредством притока наружного воздуха, а к вящей его порче». Для чего курили по комнатам «смолкой» – так назывался конусообразный футляр из бересты, наполненный смесью на основе сосновой смолы. Смесь поджигали раскаленным угольком снизу и медленно ходили по комнатам, распространяя повсюду дым. Или носили по комнатам раскаленный докрасна в печи кирпич, поливая его уксусом. Или жгли мяту либо «монашенки» – особые ароматические свечи, или щедро разбрызгивали «духи амбре».
Нужно добавить, что «удобства» в домах даже самых богатых купцов сплошь и рядом располагались во дворе, представляя собою пресловутый «туалет типа сортир». Вишняков упоминает о трагикомическом случае, происшедшем во время свадебных торжеств его родственника. Уже вернулись после венчания, уже сели «честным пирком да за свадебку» – и тут новобрачному понадобилось срочно посетить «нужное место». Где он едва не провалился в яму с нечистотами – под ним проломилась гнилая половая доска, которую никто и не думал заменять – ну, до сих пор как-то ведь обходилось?
