Смертность доходила до восьмидесяти процентов. Медицинский персонал умирал едва ли не поголовно. Самойлович, которому тогда не исполнилось и тридцати, вскрывал гнойные бубоны больных, пытаясь хоть что-то понять в ходе болезни. Именно ему впервые в России пришла в голову идея о противочумных прививках, изготовленных из содержимого бубонов больных. Увы, эта догадка тогда понимания не встретила и ни малейшего распространения не получила.
Оказалось, что «миазматики» пусть самую чуточку, но все же правы касательно целительных свойств дыма. Никакого «дурного воздуха» он, конечно, не прогонял, но даже снятая с больных одежда, как следует окуренная дымом, заразы уже не передавала. Именно в такой одежде Самойлович и стал ходить, собственным примером доказывая действенность таких мер защиты. По его распоряжению весь медперсонал в больницах работал в халатах и обуви, пропитанных уксусом и смазанных дегтем, что тоже давало некую слабую гарантию от заразы. Впервые в медицинской практике задолго до Пирогова Самойлович применил метод сортировки больных, отделяя «тяжелых» от тех, кто переносил болезнь сравнительно легко, – вот эту методику быстро стали применять во всех московских чумных больницах и появившихся с большим запозданием карантинах.
Однако чума свирепствовала. В конце концов заразился и сам Самойлович, но переболел в легкой форме и очень быстро оказался на южной окраине города, в одном из монастырей для выздоравливающих.
Недовольство в городе достигло точки кипения… По современным подсчетам, за сутки на улицах Москвы погибало от 900 до 1200 человек. Полиция не справлялась с уборкой трупов, и на помощь ей из тюрем выпустили уголовников. Часть из них, пользуясь слабостью надзора, моментально разбежалась и занялась своим обычным ремеслом. Горожан злил голод, карантинные строгости (Москва вдобавок ко всему была блокирована воинскими заставами), неэффективность лечения, насильственная госпитализация всех, у кого только подозревали чуму, введенный порядок уничтожения имущества как заболевших, так и заподозренных. Врачам не доверяли.
Да вдобавок, как будто мало было всего этого… В сентябре 1771 года по городу прошел слух, что чудотворная икона Боголюбской Богоматери, расположенная у Варварских ворот, исцеляет больных. К иконе хлынули толпы, к ней прикладывались и здоровые, и больные. Московский архиепископ Амвросий (должно быть, человек достаточно просвещенный и понимавший, что это лишь усиливает распространение заразы), велел перенести икону от ворот в ближайшую церковь и ограничить к ней доступ…
Тут-то и грянул знаменитый Чумной бунт. Архиепископа насмерть забили дубинами, толпы бунтовщиков громили больницы, разбивали карантины, выпускали больных, убивали врачей. Самойлович уцелел, но и ему крепко досталось…
Вот это было уже совсем серьезно. Войск в Москве было мало, полиция не справлялась, кое-кто из высшего московского начальства попросту бежал из города, бросив все на произвол судьбы…
На сей раз в столице реагировали незамедлительно и жестко. В Москву с сильными воинскими командами срочно прибыл Григорий Орлов, в то время еще всесильный фаворит императрицы, генерал-фельдцейхмейстер, то есть начальник всей русской артиллерии (что по меркам тех времен означало полное доверие и непосредственное подчинение монарху, и эта традиция сохранилась надолго).
Этакий Терминатор своего времени, один из участников убийства свергнутого императора Петра III, Орлов в двух вещах решительно не замечен: в нерешительности и гуманности. Бунт он подавил в полном соответствии со своим крутым характером – стрельбой на поражение без малейших попыток увещеваний…
Одновременно была создана Противочумная комиссия, в которую единственным из медиков был включен Самойлович. Не сразу, но понемногу эпидемия пошла на убыль, а там и прекратилась вовсе. Судя по всему, заслуги Самойловича были оценены по достоинству: кроме денежной награды, он получил чин коллежского асессора (по Табели о рангах соответствовавший армейскому капитану), дававший право на потомственное дворянство. По тем временам – достаточно щедро.
Видя, что чума пусть и не побеждена, но изучена и кое-какие «неприятности» доктора ей могут и умеют преподнести, Самойлович переключился на изучение детской смертности – еще одного бича России, чьи причины были совершенно не изучены. Узнав, что учреждены стипендия и фонд княгини Голицыной для тех, кто изучает акушерскую науку, Самойлович не сразу, но добился «гранта» и в конце лета 1776 года уехал во Францию, где особой славой пользовался медицинский факультет Страсбургского университета, где обучались лучшие акушеры Европы и России. Накапливая материал для диссертации, он не забыл о предложении Ломоносова издать на русском языке руководство по акушерскому или, как тогда говорили, «повивальному» делу. В 1778 году составил пособие «Городская и деревенская повивальная бабка», ставшее широко известным в России, как и другие научно-популярные книги Самойловича.
В 1780 году он опубликовал диссертацию по акушерскому делу и два года оставался за границей (как раз в это время в Париже был издан его труд о московской чуме 1771 года). В 1782 году вернулся на родину, где, к сожалению, встретил довольно холодный прием – как не с ним первым случалось, и не только в России. Ограничилось тем, что дипломированному доктору сухо посоветовали ждать вакантной должности.
Ждать пришлось ни много ни мало – семь месяцев. Но потом фортуна все же улыбнулась ему. Пришло крайне вежливое письмо не от кого-нибудь – от очередного всемогущего фаворита Григория Потемкина, в те времена управляющего окончательно вошедшими в состав России Новороссией и Крымом. Потемкин писал: «Известное искусство и прилежание в отправлении звания вашего побудили меня поручить вам главное, по должности медика, наблюдение всех тех способов, которых употребление есть нужно ко упущению и искоренению открывающихся иногда прилипчивых болезней. Херсон, потерпевший от заразы и по соседству с турками, близкий к сему нещастию, должен быть первейшим предметом попечения вашего…»
Акушерское дело, таким образом, отодвигалось на задний план, вперед вновь выступила борьба с чумой. Самойлович стал губернским доктором Екатеринославской и Таврической областей. Главной порученной ему задачей стало провести противочумные мероприятия в Херсоне. Вскоре доктор достиг нешуточных успехов. В феврале 1785 года Потемкин писал Екатерине: «Особенно отличил себя доктор Самойлович, который собственным своим примером… великое число избавил от смерти и о роде заразительной болезни весьма важные учинил открытия». Правитель Екатеринославского наместничества писал еще восторженнее: «Самойлович – о нем иначе промолвить нельзя, как герой чумной или истинный эскулапий, или, когда хотите, Гиппократ. Ей-ей, я пред вами не солгу».
За очередные заслуги Самойлович – один из немногих российских медиков – получил чин коллежского советника (уже равный армейскому полковнику). Одновременно пришло и признание за рубежом – Самойлович был избран почетным членом нескольких зарубежных академий, получил от австрийского императора большую золотую медаль.
А вот на родине ему не всегда и везло… Самойлович долго добивался возможности преподавать в госпитальных школах – не получилось. В 1783 году он написал обширную лекцию «Речь к ученикам госпитальным Российской империи», где высказывал немало толковых мыслей. Рекомендовал посылать за границу на учебу не юнцов со школьной скамьи, а тех, кто уже имеет некоторый медицинский опыт, знает, чего ему не хватает, что следует перенять в чужих краях к пользе российской науке. И посылать в первую очередь людей, уже проявивших интерес к научным исследованиям и кое-что в медицине сделавших, чтобы не только слепо перенимать заграничные науки, но и знакомить тамошних ученых со своими достижениями, а они у русской медицины безусловно имелись. Для диссертаций рекомендовал выбирать в первую очередь темы, пригодные для охраны здоровья народа, да и писать диссертации на русском: «Разве не выгоднее было бы, что наши слушатели написали несколько полезных для своих сограждан, которым они пригодятся, нежели чтобы они привозили с собой пустейшие трактаты, бесполезные как для страны, так и для самих авторов?»
