Мощи гор противопоставлена мощь человека. И человек — победитель.
Подняться по горам от подошвы до вершины значит пройти постепенно все климатические пояса от южных до северных, но пройти все климатические пояса означает в то же время и пройти по всем типичным растительным поясам: пройти полосу степную, лесную, луговую, холодную и, наконец, полярную.
Эти луга, высокогорные луга полностью использованы швейцарцами; на них пасется в Швейцарии около 1,5 миллиона голов крупного рогатого скота, больше всего и главнее всего молочных коров. В результате нет ни одного угла в цивилизованной части земного шара, где бы не были известны, где бы не ценились высоко швейцарский сыр и швейцарский молочный шоколад. Ежегодно Швейцария получает от продажи продуктов своего животноводства свыше 200 миллионов франков.
Ручьи и реки заключены в трубы и плотины, и еще в 1925 году маленькая Швейцария от этого «белого угля» получала свыше двух миллионов лошадиных сил энергии.
В Швейцарии много озер. В 1925 г. там работало 219 рыбоводных заводов, в которых путем искусственного оплодотворения было получено и выпущено в озера 165 399 000 мальков (мелкой, недавно вылупившейся из икры рыбешки) разных пород промысловых рыб. Все значение этой рыбоводной культуры станет перед вами очень рельефно, если вы примете во внимание, что к тому же году во всей Швейцарии числилось не больше 1300 рыбаков; следовательно, на каждого рыбака приходилось свыше 127 тысяч выпущенных в озера мальков.
Так использованы пастбища, так использованы реки, и так использованы озера. Остаются горы. И это — лучшая и удивительнейшая из побед человека. Вся Швейцария гориста, и горы ее очень высоки; как странно сопоставить с этим фактом то, что по густоте железнодорожной сети Швейцария — вторая страна в мире и уступает только одной Бельгии!
Одно из наиболее широко известных мест Швейцарии — вершина Юнгфрау с высотой в 4158 метров над уровнем моря.
Там, где жарко
В пути
Это было более 20 лет тому назад, но я сейчас так отчетливо помню свою первую поездку в Туркестан, как будто бы это было только вчера. Так сильны были контрасты природы, жизни, труда, людей, растений, животных и даже рек…
Я ехал из Финляндии в Ташкент, а потом в Мерв. Это больше, чем «от финских хладных скал до пламенной Колхиды»: Мерв лежит южнее Закавказья и несравненно жарче.
В Самаре предстояло пересесть на поезд, идущий в Ташкент, и поданный к перрону состав поезда уже говорил:
— Готовься к жаре!
В то время существовали вагоны трех классов; вагоны первого класса красились в синий цвет, второго — в желтый и третьего — в зеленый. Ташкентский поезд был окрашен в эти цвета только на половину; верхние половины вагонов были окрашены в белый цвет. В тот цвет, который отражает солнечные лучи. Вагоны ясно говорили: готовься к жаре!
От Самары до Ташкента предстояло ехать трое суток. Но их можно считать за шесть или даже за десять: так однообразна дорога. Можно было все время стоять у окна, — я так и делал, — но все же сохранить в памяти немного впечатлений.
Первое из них — Оренбург. Но впечатление ли это?
Глаз, утомленный все одной и той же равниной, равниной прямо перед глазами, равниной направо и равниной налево, четко ловит всякое строение, всякое пятно, нарушающее это однообразие. И он издали поэтому замечает на горизонте большое круглое серое облако. Оно все растет и растет, вы, наконец, отчетливо замечаете, как оно клубится; это Оренбург, вернее, пыль, окутывающая Оренбург. Но насколько облако пыли было заметно издали, настолько же незаметно вы въезжаете в него и настолько же мало замечаете пыль все время, пока поезд стоит у станции. Пыли так много в вагоне, что Оренбург входит, так сказать, в «порядок дня», и приходится сделать некоторое усилие, чтобы отчетливо представить себе: вот ты теперь как раз в центре облака, которое ты видел из окна вагона.
А сейчас за Оренбургом железнодорожный путь идет вдоль бесконечно длинных, невысоких каменных стен; из окна вагона видно, что эти стены огораживают какие-то колоссальные прямоугольники. Это — Меновой Двор. Он пуст сейчас, когда я проезжаю его, но глаз легко наполняет это место встречи Европы и Азии и разноплеменной толпой и разнородными товарами. Я мысленно вижу стада баранов, лошадей и рогатого скота; кипы кож; склады бараньих овчин, мерлушек и каракуля; козий пух; хлопок; кошмы и кучи грив и хвостов…
Дальше Илецк. Но не видно из вагона знаменитых илецких соляных копей; склады соли на станции дают только весьма слабое представление о мощи этих копей, и трудно поверить, что эти копи дают ежегодно от 3 до 4 миллионов пудов соли.
И снова бесконечная пустыня на сотни верст, вплоть до станции Мугоджарской. Здесь для меня, жителя равнины, все ново. Мугоджары не высоки; средняя их высота от 250 до 290 м, и высшая точка гор — вершина Айрюк — всего 567 м. Но это — настоящие горы; это уже не холмы. Они почти сплошь скалисты, и формы их причудливы и разнообразны.
К концу поезда подают паровоз — «толкач»; при перевале через Мугоджары он будет нас подталкивать, — иначе не подняться. Путь идет зигзагами и на протяжении приблизительно 27 км проходит среди взорванных скал, снесенных для железнодорожного полотна.
Глаз не успевает следить за поразительным разнообразием красок и форм. Коричневые, фиолетовые, красные, зеленоватые, белые и полосатые граниты, порфиры, туфы, яшмы, известняки, включая мел, проносятся перед глазами в меняющихся сочетаниях. Тут выступают трехгранные, здесь многогранные углы; там пирамиды с разорванными сторонами, тут призмы всевозможных величин. А над ними слой почвы, на почве — кустарники, травы, и среди них взлетают птицы.
Поезд слетает с Мугоджар, как салазки с горы; еще немного километров пути, — горные волны Мугоджар успокаиваются, и снова равнина…
Со станции Чалкар поезд входит в настоящую пустыню. Это — Большие Барсуки, а за ними далее к югу — Малые Барсуки — две песчаные пустыни. Песок собран в гряды и бугры, порос типичной песчаной растительностью и неглубоко под своей поверхностью хранит… воду. Вот отчего эта песчаная местность сравнительно оживлена: часто видишь киргизские зимовки
[10].
