Именно этот страх заставляет меня выйти из оторопи и в темпе осмотреть всю кухню и спальную зону студии, однако, сделав это, нигде её не нахожу. В туалете и ванной комнате — тоже, после чего влетаю в гардеробную, где я всегда храню не меньше одежды, чем у себя дома, и шумно с облегчением выдыхаю.
Она здесь. Моя ненормальная кошка здесь.
И вовсе не сидит уставшая, забившись где-то в углу комнаты, как я предполагал, а с диким, растрёпанным видом продолжает выпускать весь свой гнев на мои рубашки, а точнее, на те обрывки, которые от них остались.
– Лин, – зову её максимально спокойным голосом, пока внутри меня закручивается нечто несусветное: волнение, страх, счастье, нетерпение, тоска, жажда, трепет — всё смешивается в один сплошной ком, что встаёт поперёк горла, затрудняя мне задачу говорить.
– Лина, – зову её ещё раз, но она будто бы вообще не замечает моего появления, так и продолжая яростно рвать мои вещи. И делает это она тоже по-особенному. По всей видимости, с помощью того, что оказалось под боком — шпильки на туфлях.
– Тебе принести нож или ножницы? Легче же будет, – иронизирую я, вновь не сдерживая улыбки и до сих пор не видя ничего катастрофичного. Но моё несвоевременное веселье быстро проходит, когда она наконец поднимает на меня свой синий взгляд.
Моя радость от встречи с ней, ликование за свой успех, дурацкая улыбка из-за её нелёгких попыток испортить мою одежду — всё уничтожает царящая агония в любимых глазах, которые я мечтал увидеть последние четыре месяца.
Лина ничего не говорит, но я чувствую, будто мои барабанные перепонки лопаются от её немого крика боли. Она не плачет, не скулит, не всхлипывает, но мне и без слёз видна вся широкая палитра её страданий. Она ничего в меня не швыряет, не нападает и даже не подходит ближе, но от её острого, арктического взгляда, который она быстро возвращает обратно к одежде, я ощущаю, словно на лице и теле остаются кровавые следы от её ногтей.
И я хочу их. Хочу её криков. Хочу её ударов, порезов, царапин. Хочу ощутить её боль на себе. Всю забрать себе. Без остатка. Всю, что причинил за всё время, пока издевался над ней. Всю, что причинил ей сегодня. И всю, что наверняка ещё причиню.
***
– Хватит, Лин, – твёрдо произношу я и за три шага сокращаю между нами расстояние. Обхватываю оба её запястья, пресекая её порыв порвать очередную рубашку.
– Не трогай меня! – шипит она, мгновенно начиная вырываться, и так морщится, словно мои прикосновения причиняют ей нестерпимую боль. – Отпусти! Не трогай! И уходи!
– Нет, тебе нужно успокоиться.
– Именно это я и делаю! Ты разве не видишь?
– Вижу, но одежда тебе не поможет, как и не помогла вся остальная разрушенная мебель.
– Твоё присутствие здесь тоже нисколько не помогает!
– Ошибаешься.
– Ну, конечно! – злобно фыркает она. – Ты же всегда всё знаешь лучше всех.
– Всё верно. Поэтому отстань от вещей и срывайся на мне. Это же я виноват в твоей истерике.
– Истерике? Ты считаешь, это просто истерика? Да у меня… у меня… Я не… – тяжело дыша, Лина заминается, не находя слов, точно описывающих её состояние.
Налитые гневом глаза начинают бегать по комнате, словно в поисках спасения, а когда не находят, возвращаются к своим дрожащим рукам, сцепленным моей крепкой хваткой.
– Отпусти меня и свали отсюда на хрен! Иначе я точно никогда не приду в себя! А тебе же скоро захочется воспользоваться моими услугами, так ведь? Да, Адам? Конечно, да! И я должна буду как всегда покорно раздвинуть ноги! А я не смогу этого сделать и правдоподобно исполнять свою роль, как делала это она, если не выпущу всю ярость.
– Так ты выпускай её на мне. Бей, сколько хочешь.
– Я не буду тебя бить.
– Будешь, – твёрдо стою на своём. Ей это надо. Даже если сама этого не понимает.
– Не буду, Адам! Я не желаю к тебе прикасаться, пока ты не потащишь меня в койку и начнёшь приказывать это делать. Или ты и сейчас приказываешь?
– Нет, Лин, я…
– Раз нет, тогда отпусти меня немедленно! Я доуничтожаю твои вещи и приду в норму. А после в наказание за их порчу можешь опять запереть меня в комнате. Что уж там. Два месяца отсидела за свой тяжкий грех перед тобой, и за это отсижу, сколько посчитаешь нужным! Так что отпусти! Сейчас же! Это в твоих же интересах, – она по-прежнему не кричит, но в её голосе больше яда, чем в укусе тайпана, что нещадно травит нас обоих: сердце сдавливается ледяными тисками, кровь сворачивается в венах, а мышцы сковываются до предела. И это больно. Чертовски больно, однако я хочу больше.
– Конечно, в моих интересах, и потому я хочу помочь тебе поскорее прийти в норму, – нарочно пускаю в ход провокацию, на что вместо ответа наконец получаю нечто похожее на рычание и ещё одну попытку вырвать запястья из моих рук: ногти в кожу до крови, до режущей боли, но мне нужно ещё больше. И ей тоже.
– Давай лучше пытайся, детка. Неужели потеряла сноровку за время отсутствия? – наклонившись к её лицу, с издевательской улыбкой интересуюсь я.
– Не смей меня так называть, ублюдок! И отпусти!
Секунда — и её лоб врезается в мою переносицу. Да так, что в глазах начинает рябить.
– И это всё? Не так уж ты хочешь осво…
Мою фразу перебивает второй удар, пришедшийся в то же место, отчего на сей раз кровь начинает течь носом. Умница. Уже лучше. В награждение выпускаю её руки, но лишь для того, чтобы дать дикарке больше воли.
– Ну давай! Покажи, что ещё ты умеешь, – продолжаю ухмыляться я, ощущая вкус крови на губах.
– Ты больной, Адам?!
– Не меньше, чем ты. Давай!
– Что тебе давать?! Что ты этим добиваешься? Я сказала, что не хочу к тебе даже пальцем прикасаться. Я и так насквозь пропитана тобой. Боюсь, мне никогда не вытравить твой запах из своей кожи. Он во мне. Везде. Даже задержав дыхание, я его ощущаю. Я чувствую себя грязной. Использованной. Помеченной тобой. И я такая. Грязная шлюха, которую месяцами трахали до изнеможения. Поэтому… Поэтому ему даже смотреть на меня было противно. Ты добился своего. Что ты ещё хочешь? Зачем продолжаешь злить меня ещё больше? Не видишь, что мне и так хуже некуда? Тебе всё мало?.. Мало того, что ты сделал? – её голос предательски срывается, а мне нужно обратное.
