— Цибола, — прошептал он и заснул.
Первый сон приснился ему в Гэри, более месяца назад, после
того как он обжег себе руку. В ту ночь он заснул, не сомневаясь в том, что
умрет. Нельзя получить такой сильный ожог и остаться в живых. В голове у него
звучали одни и те же слова: «Живи с факелом, умри с факелом. Живи, умри».
Ноги привели его в небольшой городской парк, и он упал на
землю, а его левая рука вытянулась в сторону, словно кусок неживого вещества, и
рукав продолжал дымиться. Боль была огромной, невыносимой. Он никогда не думал,
что в мире может быть такая боль. С ликованием он бегал от одного нефтяного
резервуара к другому, оставляя за собой примитивные часовые механизмы, каждый
из которых состоял из стальной трубки, в которую был залит керосин, отделенный
от маленькой лужицы кислоты металлической перегородкой. Эти устройства он
опускал в трубы, предназначенные для отвода из резервуаров нефтяных паров.
Когда кислота проедала металл, керосин воспламенялся, и это приводило к взрыву
резервуара. Мусорный Бак надеялся добраться до дорожной развязки в западной
части Гэри, прежде чем хотя бы один из них взорвется. Ему хотелось увидеть, как
целый город будет охвачен огненной бурей.
Но в конструкции последнего устройства он допустил какую-то
ошибку. Оно сработало в тот момент, когда он гаечным ключом снимал крышку с
трубы. Керосин вырвался из трубки с ослепительной белой вспышкой, и его левая
рука была немедленно охвачена огнем.
Крича от дикой боли, он понесся по крыше резервуара. Он
неизбежно полетел бы вниз, переворачиваясь, как брошенный в колодец факел, если
бы не счастливая случайность: он споткнулся и упал на свою левую руку, сбив
пламя.
Он сел, все еще сходя с ума от боли. Позже он подумал о том,
что лишь слепой случай — или соизволение темного человека — не дал ему сгореть
заживо. Большая часть керосина не попала ему на руку. Позже он почувствовал
благодарность, но тогда он мог лишь кричать и раскачиваться взад и вперед,
вытянув в сторону свою дымящуюся руку.
Когда начало темнеть, он смутно вспомнил, что заложил целых
двенадцать устройств. Они могут взорваться в любое время. Каким-то образом ему
удалось спуститься вниз с резервуара, и он заковылял прочь, петляя между
мертвыми машинами и отставляя свою жареную руку подальше от себя. К тому
времени, когда он дошел до небольшого парка рядом с центром города, начался
закат. Он сел на траву и попытался вспомнить, что надо делать при ожогах.
Смазать их маслом, — сказала бы мать Дональда Мервина Элберта. Но ведь это
годилось для ожога горячим паром или беконовым жиром, брызнувшим со сковородки.
Он не мог себе представить, как можно смазать маслом потрескавшуюся и
почерневшую массу между локтем и плечом. Он не мог себе представить, как до нее
вообще можно дотронуться.
УБИТЬ СЕБЯ. Это действительно выход. Он сможет прекратить
свои страдания, убив себя, как одряхлевшего пса…
В восточной части города раздался гигантский взрыв, словно
ткань реальности грубо разорвали надвое. Столб огня вырос на темно-синем фоне
сгущавшихся сумерек. Ему пришлось зажмуриться.
Несмотря на все мучения, огонь доставил ему удовольствие.
Более того, он наполнил его восхищением и ликованием. Огонь оказался лучшим
лекарством, даже лучше морфина, который он нашел на следующий день (в тюрьме
ему приходилось работать в лазарете). Он никак не связывал свои мучения со
взвившимся к небу огненным столбом. Он просто знал, что огонь прекрасен, огонь
добр, огонь — это то, в чем он нуждается и будет нуждаться всегда.
Через несколько секунд взорвался второй резервуар, и даже
здесь, на расстоянии трех миль, он почувствовал теплую воздушную волну. За ним
последовали два других, а потом, после небольшой паузы, подряд взорвалось еще
шесть. Теперь смотреть в том направлении было почти невозможно, но он все равно
смотрел туда, улыбаясь, забыв о боли в руке и о самоубийстве.
Солнце уже зашло, но вокруг не было темно. Ночь наполнилась
желтыми и оранжевыми отсветами пламени. Весь горизонт на востоке был объят
огнем. Это напомнило ему картинку из комикса по «Войне миров» Герберта Уэллса,
который был у него в детстве. Теперь, спустя много лет, мальчик, у которого был
этот комикс, исчез, но остался Мусорный Бак, и он обладал ужасным секретом
марсианского луча смерти.
Пора было уходить из парка. Температура поднялась уже
градусов на десять. Пора было продолжать свой путь на запад, но встать он не
мог. Он заснул на траве, и на его лице усталого, замученного плохим обращением
ребенка играли отсветы пламени.
Во сне к нему пришел темный человек в рясе с капюшоном. Лица
его не было видно, но Мусорному Баку показалось, что он видел его раньше. Когда
бездельники в кондитерской или в пивной начинали издеваться над ним, казалось,
что темный человек стоял среди них молчаливо и задумчиво. Казалось, когда он
работал на «Скруббе-Дуббе», он видел огненную усмешку этого человека за
ветровым стеклом, которое ему приходилось мыть. Когда шериф отослал его в
психушку в Тер От, этот человек был улыбчивым помощником, стоявшим над ним в
комнате для электрошока и готовым послать тысячу вольт ему в мозг. Он прекрасно
знал этого человека.
— Я сделаю все, что ты захочешь, — благодарно произнес он во
сне. — Я готов отдать за тебя жизнь.
Темный человек поднял руки под покровом своей рясы, и она
стала похожа на черный воздушный змей. Они стояли на возвышении, а под ними
простиралась объятая пламенем Америка.
«Ты займешь высокий пост в моей артиллерии. Ты — тот
человек, который мне нужен».
Потом он увидел армию из десяти тысяч отверженных мужчин и
женщин, идущих на восток через пустыню и через горы. По пустыне ехали
грузовики, джипы, автобусы, жилые прицепы и танки. У каждого человека на шее
висел черный камень с красной щелью, которая могла стать Глазом, а могла и
Ключом, И на огромном грузовике с цистернами он увидел себя и понял, что в
цистернах находится жидкий напалм… а за ним едет колонна грузовиков с бомбами,
минами, пластиковой взрывчаткой, огнеметами, сигнальными ракетами, гранатами,
автоматами и ракетными установками. Скоро должен был начаться танец смерти.
Темный человек вновь поднял руки, а когда он опустил их,
вокруг воцарились холод и спокойствие. Пламя погасло, и даже пепел был
холодным, и на мгновение он вновь превратился в маленького и испуганного
Дональда Мервина Элберта. Только на одно мгновение он заподозрил, что его
обманывают, что он будет лишь пешкой в огромной шахматной партии темного
человека.
Потом он заметил, что лицо темного человека уже не было
полностью спрятано. Два темно-красных угля горели в глубоких глазницах, освещая
тонкий, как бритва, нос.
— Я сделаю все, что ты захочешь, — благодарно сказал он во
сне. — Я отдам за тебя жизнь! Я отдам за тебя душу!
— Ты будешь заниматься поджогами, — торжественно сказал
темный человек. — Ты должен прийти в мой город, и там тебе все станет ясно.
