— Ну вы, Борис, прямо повесть написали в духе Фолкнера, — сказал Илья, утомившийся от длинного рассказа. Плохо и с трудом воспринимал он житейские и конкретные истории без сопровождающего теоретизирования. Он даже вспомнил, что ему пора бы уже к Лине, но было нельзя не дать человеку высказаться, поскольку сам долго говорил. Хотя он-то, в отличие от Бориса, считал Илья, говорил вещи общезначимые. Но мрачности и жути рассказ на него все же нагнал. За занавешенным окном шумели под ветром деревья, а здесь было светло и тепло, но Илья вдруг почувствовал, что за этими уютными катакомбами находится мрак, который притаился у запертой двери, но готов в любую минуту ворваться.
— Фолкнера? — переспросил Борис. — Может, и так. А чем это не какая-нибудь из дантовских историй?
— Дантовские истории? Здесь? Но весь колорит дантовских историй в том, что они рассказываются в аду.
— Вот именно. Вы мне рассказали о «русской Библии». Это ваше дорогое. Позвольте и мне поделиться моим дорогим, а стало быть, слегка сумасшедшим. Данте был в аду. А где он, этот ад? Земля и есть ад. Вот моя разгадка земной жизни. Мы не хотим этого понять, но вспомните, что после грехопадения людей выгнали на Землю. Бог выгнал их из рая в наказание. Но ад и есть наказание. Евреи, как говорят, не имеют в своей мифологии ада, хотя сатана у них есть, потому что помнят рай и все их страдание, как их оттуда изгнали, поэтому они понимают, что нет другого ада кроме Земли. «Зачем Бог поместил здесь евреев?» — вот их моление. А для тех племен и народов, которые не имели непосредственного контакта с Богом и раем, Земля не ад, а нормальное место жительства и свои грехи они воспринимают как то, за что им потом будет наказание, не понимая, что уже в этой жизни они не только грешат, но и получают воздаяние. Вы скажете: а младенцы? Но именно потому, что страдают младенцы, я и говорю, что Земля это ад. Только в аду могут мучать детей за грехи их родителей. Ад не где-то там, хотя, может, там тоже что-то есть. Но если вглядеться, то ад прежде всего здесь, под покровом привычных отношений и поступков. Эти обычные, привычные и благодаря привычке кажущиеся нормальными человеческие отношения и есть нечто безнравственное, подлое, враждебное идеалу. Ведь на Земле близкие люди чаще всего и ненавидят друг друга и, живя, как они думают, на белом свете, живут на самом деле в аду. Например, отношение полов. Когда смотришь на иных мужчину и женщину, то кажется, что они соединяются только затем чтобы мучать друг друга. А то и убивать. А убийство для убиваемого — самый страшный страх, самое мучительное мучение. Это мучение стоит вечных адских мук. Я говорю, что знаю, что мог видеть, — не само убийство, конечно, но его последствия, и мог реконструировать, что и как происходило. Четыре года назад погиб мой двоюродный брат Андрей. Тихий и благополучный был вроде бы всегда мальчик. Он был женат на бывшей однокласснице, потом развелся и женился на какой-то приблудной бабенке, похожей на болотную змейку, гибкую, порочную, из дурной, как потом выяснилось, компании. Родила ему двух дочек, но при этом втянула в темные делишки. Он терзался, решил, похоже, все рассказать, раскрыться. Сказал жене, а та дружкам. И с ее помощью его убили, наверное, удавили, а потом инсценировали самоубийство, будто бы он утопился. А перед смертью заставили написать записку, где он просит в своей смерти никого не винить, а особенно Людмилу, так его жену звали, основной мотив записки: Людмила ни в чем не виновата, виновных не ищите ради ваших внучек. В два часа дня у родителей обедал, шутил, а в семь жена позвонила, что он уехал на Ждановские пруды купаться и там утопился. Я был на похоронах и поминках, там, кстати, последний раз видел вашего Леву Помадова, который потом пропал, тоже по-своему фигура трагическая. Первый раз тогда и увидел жену Андрея, уже вдову, физиономия преступницы, хищницы. А потом посмотрел на лицо Андрея в гробу. Несмотря на все ухищрения похоронных дел мастеров оно было искажено от мук и страданий, а левая сторона просто была почерневшей. За что ему такое? Наказание ведь приходит не преступникам - не людям, они дьяволы, орудия зла, бесы, а тем, кто знал норму, но преступил ее. За то, в конце концов, за что обречен весь род человеческий на страдания, — за грех праотца нашего Адама. А он еще и женился черт знает на ком! Ужас в том, что жена уничтожила мужа, отца двух детей, кормильца. И разве мало таких преступлений? Когда-то было сказано, что муж да жена пребудут единой плотью. Но на деле это не так, увы!
— Ее арестовали?
— Доказать ничего нельзя было. У нее алиби было.
«Алиби. То, что я ищу, — пронеслось в мозгу у Тимашева. — Не дай Бог, что дома случилось, — прокляну себя».
— Она с младшей дочкой, — продолжал Борис, — в поликлинике была, а старшая крепко спала, ничего не слышала. Тетка считала, что Людмила дала дочке крепкого снотворного. Вот вам один из итогов семейной жизни. А ведь начинается она с дьявольского искуса — сексуального влечения, любви, медового месяца, а кончается все взаимной ненавистью и отвращением по большей части.
Илья откашлялся. Ему показалось, что речь собеседника задевает его, и он сказал:
— Вы забыли о страдании, когда уже больше не можешь любить. А совместная жизнь при этом продолжается.
Борис быстро глянул на него, смутился, покраснел.
— Простите, я не вас имел в виду. Хотя и ваше страдание о том, что невозможно больше любить, — разве не ад? Это не только к сексу относится. Но и к Родине, к науке, к искусству, к людям. Разве это не страдание, когда люди тебя раздражают, кажутся тебе нелюдью? Я, слава Богу, это в себе преодолел.
«А я нет», — подумал вдруг Илья.
— Все зависит от внутренней установки, — говорил Борис, — установки на любовь, на жалость. Лучше любить и жалеть одиноких, несчастных, оставленных, злых и раздраженных. И самое главное, стоический — вы же любите римских стоиков — отказ от соблазнов. Ведь сколько разных соблазнов и искусов встречается у нас на пути, подманивают нас, чтоб мы их приняли, а потом мучались всю жизнь. Но кто не мучается, становится просто прислужником дьявола. Отцы и дети тема заезженная, но это разве не трагедия, которая коренится в самой основе бытия, ибо, вырастая, дети оставляют, бросают своих родителей, которые вложили в них всю душу, и делают совсем не то, о чем мечтали родители. Стоит ли говорить о друзьях, которые завидуют один другому, о неискоренимых во всех общественных системах отношениях «верхних» и «нижних», начальства и подчиненных и тому подобном. Я не говорю о воинах и лагерях смерти, хотя они тоже не где-то там, в потустороннем аду появились, а у нас, на Земле. Я говорю о корне земного жизнеустройства, который основан на страдании и несчастье, а вовсе не на благополучии и удаче. Вспомните бесчисленные предательства, продажи, доносы, моральные и физические увечья и убийства!.. А одиночество женщин? брошенных, оставленных, разлученных… А одиночество в смерти у любого человека! Да мало ли! Я помянул оставленных женщин, а женщины, не нашедшие и ждущие своего мужчину, — это тоже трагедия. Вообще почему-то больше всего детей и женщин жалко!
При этих словах Борис вдруг оборотился и посмотрел на будильник, стоявший на книжной полке напротив, потом перевел взгляд на Илью. Глянул на часы и Илья. Боже! около восьми, а Петя в шесть должен был уйти. Лина его уже два часа ждет. Но сразу вскакивать показалось неудобным.
