По доносу провокатора было арестовано собрание вместе с приехавшим товарищем из Центра. Оставшиеся на свободе товарищи решили, чтоб я уехала из Юзовки, так как там уже очень хорошо меня знали. Послали меня в Бердянск. Там оказалась арестованной почти вся организация. Нелегко было установить связи с оставшимися на воле товарищами. В Юзовской организации кроме провокатора оказался еще и предатель, работник аптеки. Он зашел к моим родителям и предупредил их, что меня арестуют в Бердянске. Приехала моя мать и предложила мне уехать за границу, на что я не согласилась; да и это было фактически невозможно. Действительно, возвращаясь из, наконец, удавшейся встречи с товарищами, я увидела свет в моей комнате. Когда я подошла к окну посмотреть, в чем дело, ко мне подошел жандарм и настойчиво пригласил зайти в комнату. Там я увидела свору жандармов во главе с ротмистром и прокурором, которые уже успели перевернуть все в комнате и заставили понятую, женщину, обыскать меня лично. Ничего компрометирующего меня не нашли, все же прокурор заявил: «Только со школьной скамьи, да еще отличница, а уже замешана в крамоле». Так вот арестовали меня и препроводили в тюрьму в Бердянске, а через день отправили в сопровождении жандарма в Луганскую тюрьму, где сидели все товарищи по делу Юзовской организации. Это был 1905 революционный год. Тюремный режим был ослаблен во всех тюрьмах, но меня тогда поразило, что двери камер заключенных были открыты. Меня поместили в одиночку, но двери не заперли, как и у всех. Помимо общего ослабления тюремной дисциплины в это время начальником Луганской тюрьмы был разжалованный офицер, и это еще больше содействовало ослаблению тюремных порядков. Происходили собрания, на которых обсуждались решения 3-го съезда партии. Надо сказать, что приезжавший в нашу организацию делегат 3-го съезда тов. Турский не рассказал о разногласиях с меньшевиками и ситуацией, которую Ленин определил: «Два съезда — две партии». И только в тюрьме я об этом узнала, сразу заняв позицию большевиков, которая отвечала моим революционным настроениям и боевому духу. У заключенных было много книг. Стала усердно заниматься. Здесь были книги по истории, по политэкономии и по философии. Ленин писал в «Что делать?»: «Без революционной теории не может быть революционного движения». Надо было учиться, учиться, надо было накоплять знания.
Пользуясь относительно свободным тюремным режимом, товарищи установили связи с некоторыми случайными уголовниками. Там был один из них укравший от голода краюху хлеба. Парень быстро усвоил азы социалистической программы. Решили организовать ему побег. Установили связь с волей, снабдили его явками и в один прекрасный день во время общей шумной прогулки, отвлекая разговорами надзирателя, перебросили его через тюремную стену. Ему удалось скрыться. Кстати, я после встречалась с ним, он стал видным партийным руководителем».
Она писала и писала, пальцы немели, кисть руки сводило, но она преодолевала себя. Мысли и слова путались, повторялись. Воспоминания диффузно проникали одно в другое. Надо было скорее добираться до конца. Как она снова попала к Аргентину, а потом опять вернулась к Москву.
После побега режим в тюрьме резко изменился. Сняли директора тюрьмы, бывшего офицера. Прислали нового, который установил настоящий тюремный режим. Все камеры на замок и вообще всякие тюремные порядки. В ответ заключенные объявили голодовку с водой, которая длилась 11 дней. Были призваны войска, которые расправились с заключенными. Прислали нового директора, снова из проштрафившихся военных. Режим изменился к лучшему. Голодовку выдержали все, хотя среди арестованных были случайно попавшие рабочие. Восстановили старые порядки. Мои родители дали взятку директору тюрьмы, и меня освободили через 8 мес. под залог и вообще скоро был суд, и почти всех на поселение в Вологодскую губ. Меня организация направила на партийную работу в Киев. Там я вела пропаганду в кружках, но вскоре направили меня с мужем в Крым. Там крымский комитет послал меня в Феодосию, так как мой бывший первый муж страдал туберкулезом легких. В Феодосии я продолжала пропагандистскую работу в рядах ВКП(б). Я забеременела. Родители после октябрьских событий и последовавших еврейских погромов решили снова поехать в Аргентину, но не заниматься земледелием, а ремеслом. Брат Марк уже был взрослый парень, научился клеить дождевые плащи, а отец кроить их. Вот так они устроили маленькую мастерскую, отец кроил, а брат клеил.
Я использовала отъезд родителей для бегства в Швейцарию по их паспорту: я — дочь, мой муж — сын. Ночным поездом переехали границу для того, чтоб не различили мужа, типичного русского парня, похожего настолько на Горького, что на некоторых станциях ему устраивала молодежь овации как Горькому. Границу переехали благополучно, а там мы остались в Швейцарии (Лозанна), а родители поехали в Аргентину. Родители продали дом и тем обеспечили поездку и мое существование. Родственники, которым остался дом, высылали мне 25 руб. в месяц, за счет дома, купленого у родителей.
Существование на 25 руб. было трудное, муж в чужой стране был совсем беспомощный, только раздражал меня своим пренебрежением к цивилизованным привычкам цивилизованных людей, и я тоже решила уехать к родителям в Аргентину. Жили в Буэнос-Айресе в одной большой комнате (каса) и еще в одной, где и работали непромокаемые плащи. В городе познакомилась я с другими эмигрантами. С врачом Рершуни, жена его была учительница первоначальной школы. Я быстро усвоила язык, так как кое-что помнила и свободно знала французский из гимназии. Во время 1 мая я не явилась на работу, за что была уволена из школы. Но вскоре мне старые знакомые по первой эмиграции нашли уроки французского языка, который я прилично знала и говорила, находясь в Лозанне. Одновременно я училась на врачебных курсах. Окончила с отличием и, уж закончив, занималась зубоврачеванием. Кроме работы в Б. А. я ездила в провинцию по рекомендации профессора, где жила его семья.
Библиотека руса стала партийной языковой организацией арг. компартии и я ее руководителем. Так я и другие товарищи работали в компартии в языковой организации на русско-еврейском языке, так как эмигранты в основном были евреи. Мы издавали журнал на еврейском языке «Голос Авангарда» и имели успех среди еврейских рабочих, которые составляли большинство эмигрантов, включенных в компартию Аргентины. События в России приняли революционный характер. Совершилась Великая Октябрьская революция, и я решила вернуться на социалистич. родину.
В Аргентину вернулся уехавший тов. Машевич. Он привез большой транспорт коммунистической литературы на русском языке и денег, и это стало способом агитации и пропаганды среди русских эмигрантов-рабочих.
Мы решили, что оставлять Машевича нецелесообразно, он был слишком известен полиции, и потому было решено, чтоб он вернулся и одновременно с ним послать представителя Компарт. Арг. на II Конгресс Коминтерна (КИ). К большому сожалению мой отъезд задержался из-за тяжелой болезни моей дочери, которая в то время была чл. ЦК комсомола Аргент. Вернувшиеся в Сов. Союз товарищи по указанию Ленина поручили мне быть информатором о коммунистических проблемах движения в Арг., что я и выполняла. Родители наградили меня хорошим здоровьем, а партия воспитала во мне упорство и настойчивость в борьбе за коммунистические идеалы.