— Эспераме, — произнесла она вслух, — я и жду. Все жду… Вот, посмотрите. А дальше все книги ее стихов. И переводов. Она очень талантливая. Посмотрите.
Она протянула книгу, чтобы он принял ее в свою руку, разжала пальцы, чтобы он взял протянутое, но он вдруг стал таять, таять, исчезать, исчез, и книга тяжело шлепнулась на пол. Она долго смотрела на упавшую книжицу, потом нагнулась за ней, хотя это было трудно, но она не терпела беспорядка, а Лину звать не хотелось — вдруг он еще вернется, не спугнула бы.
Но он так и не вернулся, а сын с дочерью тоже не пришли. И кошка куда-то пропала. А Исаак, ее второй муж, который ради нее оставил свою первую семью, с которым у нее была такая любовь, что, казалось, они дышать не смогут, если хотя бы не поговорят каждый день, он не приходил. Может, потому, что после его смерти она чувствовала его как бы частью самой себя. А о первом вспоминать не хотелось, он был груб и хамоват по натуре и по воспитанию, груб и тороплив в постели, думая, что если он свое получил, то и ей хорошо, не умел приласкать женщину, чавкал, отрыгивал за столом, терзался из-за этого, но не мог себя переделать и ужасно боялся ее. Он был ниже ее по своему развитию. И им пришлось расстаться. Он из Аргентины уехал назад в Россию, еще задолго до революции, вернулся в свою Сибирь, в свой Иркутск. Потом у нее из Иркутска был ученик. Но это когда она сама уже вернулась. Да, она рассталась с Федосеевым, а их дочка осталась с ней, у нее. Ее любимая, талантливая дочка! Но сейчас она далеко. И не может приехать к своей матери. Сын ближе, но и он не может. У него работа! Работа — это самое важное в жизни! Все равно он скоро приедет. Как же можно оставить мать одну! Мать великой любви! Бросить ее, забыть! А все забыли… Нет, не все! Не все! Зря что ль она вспомнила о своем бывшем студенте, уроженце Иркутска. Она вернулась к столу, села и взяла в руки письмо, уже два дня лежавшее нераспечатанным. Она не помнила, что помешало ей распечатать письмо, хотя по обратному адресу сразу поняла, кто ей пишет. Давно он не писал, лет десять. И вот написал. Наверно, ему нужна ее помощь. Она всем помогает. И сейчас поможет, если хватит сил. Она надорвала конверт и вытащила листки бумаги, текст был напечатан на машинке. Она стала читать.
«Здравствуете, Роза Моисеевна! Воистину — здравствуйте, будьте добры, как всегда были, и здоровы. Думаю, что у Вас по-прежнему настоящая сибирская сила и здоровье. Помните ли Вы еще Вашего ученика, неугомонного сибиряка, который все время приставал к Вам с вопросами и хотел вместе с Вами, плечом к плечу, бороться за идеалы марксизма. Ведь Вы моя крестная в марксизме, я был стихийным марксистом, Вы сделали меня сознательным. Я приехал в Москву учиться биологии, а благодаря Вам стал философом. Я боролся за марксизм на фронте с фашизмом, а Вы объяснили мне, что и в мирное время марксизм нуждается в отстаивании. Я заваливал Вас вопросами, а Вы мне отвечали. Нас, сибиряков, не зря «чевошниками» называют. Я ведь всегда до самой сути жизни хотел докопаться. И помогли мне в этом Вы, за что Вам вечная благодарность. Вспомнили?
Теперь — о себе, почему так долго не писал. Уже лет десять тому назад судьба забросила меня в поисковую партию. Искал алмазы в Якутии. Прирожденный философ, как Вы меня называли, я стал заместителем начальника поисковой партии. Почему? Долго рассказывать. Пришлось уйти из Университета с преподавательской работы, как следует хлопнув за собой дверью. Прислали нам из столицы нового зав. кафедрой, прохиндея, каких свет не видывал. А я привык по-сибирски, всегда правду в глаза говорить. Потому что я был и остаюсь сторонником творческого марксизма, то есть того, что отвечал бы на конкретные нужды и запросы людей. И принуждать себя и лицемерить на лекциях я не хотел. Говорил, что думал. Ушел. Они думали, что я пропаду. Думали — вернусь, на коленях приползу. А я им говорю: «Вернусь, когда вы партбилет на стол положите». Не на такого напали. В Сибири не пропадешь, были бы голова и руки. Недаром говорят: Сибирь — золотое дно. Пошел наниматься в поисковую партию, а мне: «Ты ж бывший комбат, руководить умеешь. А тут народ всякий, больше половины — бывшие заключенные. С ними трудно. Нужна твердая рука».
И взяли заместителем начальника поисковой партии. Почти десять лет бродил по Якутии. Всякого повидал.
Рассказывать, что пережил, долго. Первые два года у нас процветали нравы уголовной и старательской вольницы. Пьянство, картежная игра и драки были частыми явлениями. Приходилось не только руководить работами, но и выполнять обязанности представителя советской власти и милиции на месте. Расскажу только один случай. На майские праздники, разумеется, гулянка. Мы в Крестях на берегу Вилюя. Иду в верхний конец села. Вдруг навстречу бежит белобрысый парень, в руке нож, глаза дикие, никого не видит. Я его узнал — столяр, и не плохой. Иркутянин. Лет ему девятнадцать или двадцать. Трезвый — мухи не обидит. Но когда напивался, буквально зверел. Я загородил ему дорогу, он остановился, будто на столб налетел. «Ты куда это с ножом?» — спрашиваю. «Пусти!» — отвечает он. Я ему: «А ну — нож в Вилюй и спать!» Парень, помедлив, сбегает, вернее скатывается с обрыва террасы. Подбежав к урезу воды, размахивается, бросает нож в воду и, немного постояв, идет вверх, по галечневому бечевнику. Через много лет я встретил его в Иркутске. Возмужал, женился, работает столяром на строительстве Иркутского академгородка, перестал пить, я слышал о нем только хорошее. Приходилось и семейные дела улаживать. Научился терпимости в человеческих отношениях, понял, что все в жизни бывает. Еще мы не доросли до коммунистического образа жизни. Бывали среди рабочих и разводы, и адюльтеры, и классические семейные треугольники, бывали скандалы на этой почве и персональные дела. А бывало и такое, что мужья просто обменивались женами, и жена покорно шла к новому мужу, избранному для нее первым мужем. Что удивительно — некоторые из этих новых семей оказывались крепкими и счастливыми. Всего не перескажешь. Впрочем, как Вы, наверное, догадались по обратному адресу и по истории с плотником-иркутянином, я снова вернулся в Иркутск, в свою дорогую семью, к своей любимой верной жене и детям и к любимой работе. Вы спросите, как это произошло? Очень просто. Так, как я и хотел.
Пару лет назад поехал навестить родных в свое село Каюру, где я появился на свет. Оно стоит на реке Лене, и мне жалко, что я не свозил Вас туда в свое время. Трандиознее этих мест нет на всем свете. Я так там и застрял. Устроился на пароход старпомом, а начинал я свою трудовую жизнь юнгой, и на том же самом пароходе. Ходил около года по Лене. Ведь мозолистые руки не знают скуки. И вдруг случайно узнаю, что снят и отдан под суд заведующий моей кафедрой и его помощник-блюдолиз, оба исключены из партии, то есть, как я и хотел, положили партбилеты на стол за то, что насильственно принуждали студенток вступать с ними в половые отношения. Порадовался: правда свое взяла. Но захотелось снова на кафедру, я ведь по натуре проповедник, акын. Написал в Университет письмо. И вот чудо — получаю ответ, приглашают на заведование кафедрой. Многое подзабыл из философии, но наверстаю. Сейчас ношусь с идеей издания автобиографий пламенных революционеров. Для воспитания молодежи. Не так много их осталось. И я обращаюсь к Вам с просьбой не отказать написать для нас свои мемуары. Не ссылайтесь, пожалуйста, на возраст. В Вас всегда было больше сил, чем в обыкновенном человеке. Да и как говорят, учитель один не считает годин.
