Привычное возбуждение охватило его. Он входил в квартиру, где жила сейчас Лина, охотнее, чем к себе домой. Он был уверен, знал по опыту, что, сердитая по телефону, Лина встретит его с радостью, с любовью, — такая вздорная, несчастная, желанная. А он захочет распушить перья и начнет говорить о том, что волнует его, и ему будут внимать. А внимание, казалось ему, окрыляет, возвышает дух, позволяет относиться к себе с уважением. Ох, как Илье это было нужно!..
Позвонив, он ждал, пока ему откроют, глядя на обшарпанную снизу, словно оббитую грязными ногами дверь, и подумал, что это, наверное, маленький Петя, не дотягиваясь до звонка, колотил ногами по нижней филенке. Илья услышал, как поворачивается рукоятка дверного замка, и, одновременно уловив в глубине квартиры чьи-то чужие голоса, сообразил, что черная «Волга», стоявшая у подъезда, очевидно и привезла сюда гостей. Ее шофер спал на переднем сиденье, накрывшись газетой. Но кто могли быть эти гости? Они не входили в его предположения о том, как будет протекать его визит, он даже приуныл немного.
Дверь открыл Петя и обрадованно улыбнулся Илье. За ним, в конце коридора, он разглядел Лину, стоявшую с кухонным ножом в руке, в цветастом фартуке поверх темно-фиолетового вязаного платья с короткими рукавами. В ванной лилась вода, кто-то булькал, полоща рот. Лина, засветившись при виде Ильи, но робко, словно виноватясь за раздраженный телефонный разговор, подошла и встала за Петиной спиной.
Хлопнув по плечу, полуобняв его правой рукой и отстранив слегка с дороги, Илья потянулся поцеловать Лину, чувствуя, что у него перехватывает дыхание, отступает куда-то вчерашний бред и морок с Элкой и Паладиным, что забыл он все на свете и не хочет ничего и никого, кроме нее, и что, видимо, на лице у него все это написано. Потому что Лина уклонилась от поцелуя. Рядом стоял Петя, дверь в комнату Розы Моисеевны была открыта и оттуда доносились голоса: разговаривали две женщины.
— Петя, иди к себе, — строго сказала Лина. — Сейчас гости уйдут, я позову тебя обедать. Да-да, иди и закрой за собой дверь.
Петя обиженно хлопнул дверью.
— Ты слишком резко, — шепнул Илья, привлекая к себе Лину. — А что за гости? Надолго?
Прижавшись к нему на секунду и снова выпрямляясь, она сказала нейтральным голосом:
— Надеюсь, что скоро… А ты давай вешай свою куртку в шкаф и проходи на кухню, поможешь мне.
Ее длинные смуглые руки приняли от него куртку, и она сама, словно не доверяя ему, а на самом деле показывая, что ей приятно за ним ухаживать, открыла дверцу шкафа, чтобы повесить куртку. Илья воспользовался распахнутой дверцей как прикрытием и поцеловал ее. Она счастливо улыбнулась, но тут же приложила палец к губам.
Скрипнул паркет на пороге комнаты Розы Моисеевны и хлопнула дверь ванной. В коридоре сразу стало толкотно, поскольку для четырех человек места здесь было маловато. Из комнаты вышла девица лет двадцати пяти в мужском пиджаке, с продувной комсомольско-журналистской физиономией. Щеки у нее были бугристые и свекольно-красные, на носу тяжелые, квадратные очки, и вся она нелепо оживленная и понимающе заинтересованная. Из-за ее широкой спины вырисовывалась голова Розы Моисеевны с неприбранными, распущенными редкими белыми волосами. От ванной по направлению к ним, прихрамывая на одну ногу и подволакивая другую, ковылял криворотый человек с черным портфелем и шляпой в одной руке. Подойдя поближе и протиснувшись мимо Лины и девицы с портативным магнитофоном, он перехватил свой портфель в левую руку, а правую протянул, скорее, даже сунул Илье:
— Позвольте представиться. Саласа, доцент.
Лина показала глазами, что эти гости — нечто и пошла на кухню, всем своим видом выражая презрение к разговору. Илья не успел пожать хромому руку.
— Это Илья Тимашев, — громогласно заговорила Роза Моисеевна, кутаясь в застиранный и выцветший байковый халат. — Это друг моего сына. Он тоже крупный ученый, как и мой сын. Он его друг и работает в журнале!
— Вы тоже кандидат? — подобострастно обратился к нему Саласа, пряча руку в карман пиджака. — Я так и думал, что вы друг Владлена Исааковича. А я все никак не могу защититься. Печатных работ не хватает. Вам легко, вы ведь в журнале работаете?.. Значит, с вахт надо дружить, хе-хе! Глядишь, статейку опубликуете…
Илья привычно начал бормотать что-то вроде: «Как же, как же, приходите, кто может запретить. Редколлегия только у нас суровая, ничего почти не пропускает. От нас ведь не все зависит. Но, разумеется, попытка не пытка…» При этом он уцепился правой рукой за бороду, чувствуя себя как всегда неловко при встрече с дураком.
— Да, к вам нелегко попасть… Как говорят, три пуда каши съесть надо, — заискивал неостепененный допент.
— Так вы работаете в журнале? В том самом? Мы на политзанятиях его изучаем, — кинулась, перебивая Саласу, девица. — Мы с вами, значит, коллеги, я тоже представитель прессы. Нет, я с вами не хочу равняться, вы, конечно, страшно умный. Но и наша многотиражка выходит уже на четырех полосах. Только хорошего материала маловато. Вам это должно быть понятно. Это наше общее профессиональное мучение. И вы, надеюсь, — тут она так кокетливо улыбнулась, что Илья непроизвольно вздрогнул, — не откажетесь мне помочь, вы просто обязаны это сделать, — она положила ладонь на его руку и дружески сжала ее. — Вы должны рассказать кое-какие детали про Розу Моисеевну, ладно? Мне кажется, вы давно ее знаете… А нам очень нужна точка зрения молодого, идеологически грамотного человека, тем более профессионального журналиста и философа, — ластилась она, вопрошающе дыша и заглядывая ему прямо в лицо.
В редакции Тимашева называли то «бабьим пророком», то «дамским угодником», потому что любил он позубоскалить, поболтать, почти пофлиртовать — с машинистками, секретаршами, официанточками, авторшами и прочими кисочками. Но журналистка была из тех женщин, с которыми даже пошутить он затруднялся, слишком неаппетитным казалось ее тело и слишком волчьей хватка. Обычно подобные женщины мечтают, чтобы интересные, но развратные мужчины попали под их благотворное влияние и, сохраняя свою развратность в «интимных отношениях», стали бы образцом общественной морали. «Ко всему, небось, и старая дева, — решил Тимашев, но поправился. — Хотя вряд ли… А комсомольские молодежные лагеря, а пткольт молодых журналистов, а симпозиумы, а финские бани, а вечерние посиделки в редакции, а главный редактор, а директор, а парторг…»
— Вы меня простите, — сказал он ласково и, тоже дружеским жестом, снял ее руку со своего локтя. — Но лучше Розы Моисеевны вряд ли кто расскажет ее биографию. Думаю, вам стоит попросить Розу Моисеевну записать свои воспоминания на бумагу. Вы сведете воедино с тем, что у вас на магнитофоне, тогда, возможно, получится, что надо, — говоря, он двигался потихоньку в сторону кухни.
На звук его голоса, не утерпев, вылез из своей комнаты Петя. А оскорбленная, отшитая журналистка, несмотря на смущенно-наглую улыбку, которою одарил ее Илья, обиженно дала косину обоими глазами и покатилась к двери, а следом за ней, придерживая двумя руками портфель, двинулся почтительно хихикавший Саласа, но приостановился, когда распевно, раскачивая головой, принялась жаловаться Роза Моисеевна:
