— Что же вы молчали так долго?
— В спор влез, не удержался. Я по характеру проповедник, крестоносец, как меня ваш друг назвал. Хотел мозги им вправить. Для Ленины Карловны я все, что мог, уже сделал. Теперь вы там нужны. Надеюсь на ваше благородство.
— Надо же в милицию позвонить, — заторможенно пробормотал Илья. — Или милиция уже там? Я… Наверно, я виноват во всем.
— Ни милиции, ни психиатрической перевозки! Плохо вы о сибиряках думаете!
— Не понял.
— Да я успел. Грохот в ее комнате услышал, вбежал, она висит, так я крюк сорвал и этими руками веревку разорвал и из петли ее вынул. Я уже предчувствовал, что что-нибудь именно будет. Мы еще только телеграмму от Владлена Исааковича получили про инфаркт и думали, говорить ли про это Розе Моисеевне. Она все не вставала. Ленина Карловна пошла к ней, тут же прибегает, я сразу по ее лицу понял, что плохо дело, что умерла Роза Моисеевна. А у нас в Сибири говорят, что несчастья, как собачья стая: не одно, а именно все вместе. Им, как собакам, непременно надо именно вместе там быть, где что-то случилось.
Говорил он добродушно и уверенно, но до Ильи его слова доходили расплывчато, как сквозь туман. Они сели за освободившийся столик у самого выхода и беседовали.
— Но ведь нужно врача. Чтобы посмотрел. Взял под наблюдение. Лекарства прописал. Вдруг она снова… — бормотал Илья.
— Если позвать врача, то он бы ее тут же в сумасшедший дом отправил. Так у них положено. Суицид ведь. Я зна-аю, — протяжно гудел Каюрский, успокаивающе положив свою огромную лапу на руку Тимашева. — А с ней уже ничего не будет. Поверьте. У нас в Сибири болота есть, мшава, по-нашему. Я их хорошо знаю. Родственниками моими охотники были, именно егеря, да и я в малолетстве охотился. Так вот на болоте страшнее всего охотиться, гиблые места. Но — своеобразно красивы. В солнечный день горят переливами красок, «окна» в них, как черные зеркала, светятся, а в сумраке их не видать. Идешь, мох под тобой колышется, целые пласты мха, их стараешься перебежками миновать, до твердой кочки, и знаешь — где-то рядом «окно». А его не видишь, только чувствуешь. Но на кочке не настоишься, надо идти. Главное, в это «окно» не попасть, без помощи другого из него не выбраться. Так и в жизни каждого человека бывают такие болотные «окна». Провалится — и все! А если вытащить его вовремя оттуда, то уж больше никогда туда не попадет, осторожен будет. Так вот, я полдела уже сделал, вытащил ее, теперь вы должны закрепить.
— Конечно, я поеду, — сказал Илья. — Только жене позвоню, — почему-то добавил он, хотя зачем ему вдруг понадобилось звонить Элке, он и сам не знал: разве что автоматически, по привычке во всем отчитываться, пусть и подвирая, или того хуже — с мазохистским наслаждением почувствовать, как болит терзаемая часть души.
Он встал и шагнул угловато, левым плечом вперед, как всегда ходил, когда не следил за собой, к двери.
— Ты куда это от нас бежишь? — крикнул ему весело Шукуров. Саша молча вопросительно смотрел на Илью, и Илья догадался, что это он обратил внимание Шукурова на его уход.
— Сейчас приду, — как можно более спокойным голосом ответил он. — Не обижайте гостя.
— Такого замечательного гостя, — воскликнул Шукуров, — мы ни за что не обидим! Пусть только поближе сядет.
Илья вышел. На улице по-прежнему бушевал ветер. Нагнув голову, мой герой завернул за угол и как раз неподалеку от «Кулинарии», в Чистом переулке, рядом с открытым окном кафешной кухни, из которого доносились тошнотворные запахи, увидел телефон-автомат. Войдя в будку, Илья набрал номер, быстро, не давая себе времени задуматься, зачем он звонит что скажет! А! скажет, что Роза Моисеевна умерла, тем самым как бы задним числом оправдывая свои прошлые визиты в тот дом, ведь смерть — это не шутка, не баловство, и скажет, что едет туда помогать. Зачем он это скажет? Оставить тонкий мостик к примирению, раз он сегодня не приедет, униженно виноватиться, просить пощады? Наверно, так. Тут он понял, что уже несколько минут слушает короткие гудки, поглощенный дурацкими своими соображениями. Было занято. Значит, либо Элка, либо Антон дома… Хорошо бы Антон, подумал виноватый муж и отец Илья Тимашев. Тогда он ограничится простой информацией, но изложит ее в должном свете, Антон передаст ее Элке… И это было бы проще, без новых обидных и жестких слов. Хотя Антон относится к нему столь же недоверчиво и отчужденно.
Илья снова набрал номер. После первого же гудка трубку сняла Элка. Значит, это она говорила по телефону. Голос ее на удивление был веселым, совсем не такой, какой ожидал услышать Илья. Да и она, видимо, ожидала не его услышать, а кого-то из подружек. Илье стало обидно, что она не переживает, как он, поэтому сказал сухо:
— Я хочу сообщить тебе, что скончалась Роза Моисеевна и я должен поехать туда. Поэтому не еду домой.
— Да поезжай куда хочешь! — голос ее стал спокойным и холодным. — Ты что, не понял разве, что между нами все кончено. Особенно, если уж ты там стал самым близким родственником и без тебя некому похоронами заняться.
— Элка, будь справедлива. Владлен лежит в Праге с обширным инфарктом, а эта женщина, Лина, совсем одна. А она несчастная и сумасшедшая. Она сегодня пыталась покончить с собой.
— Но удивительным образом осталась жива и тут же поспешила запрячь тебя в помощь ей, сообщив, конечно, о своей попытке. Ах, Илья, Илья! Ты знаешь, на конкурсе дураков ты бы занял второе место, такой ты дурак.
— Почему второе?
— Потому что ты дурак. И мне тебя жалко.
— А, анекдот вспомнила…
— Слава Богу, догадался! Ты и вправду стал туповат как-то буквально в один день. Это твоя Лина на тебя так действует?
— Не ожидал опять анекдот услышать.
— Разве ты не был всегда любителем анекдотов? Замечаю какую-то перемену в составе твоей крови. Знаешь что! Ехал бы ты к своей Лине! Тем более, что она такая несчастная!..
И Элка бросила трубку. Илья молча постоял перед аппаратом, но еще раз звонить не стал. В кафе он возвращался подавленный. Перед входом остановился, вздохнул глубоко, но чуть не задохнулся от ветра, наполнившего ему легкие, и вскочил в прихожую. Выходило, что едет он все же к Лине. Дома живы-здоровы и без него даже веселы, а тут смерть… Уж если посторонний Каюрский такое участие принимает, то ему не поехать — стать подлецом. Странный человек этот Каюрский. По всему судя — носитель сверхценной идеи. Какой только?..
В кафе между тем все продолжалось тем же порядком или, точнее, беспорядком. Официантки «не возникали» и не препятствовали, получив от скинувшейся компании — к тому же постоянных посетителей — не только пустую посуду, но и не меньше червонца. И компания себя чувствовала вполне свободно. Со стороны это было заметно. Уже набравшийся Боб кемарил, по обыкновению уткнувшись в тарелку с закуской. Временами, правда, поднимал голову и пытался безуспешно промычать что-то про «конфетки-бараночки». Гомогрей дико и пьяно поводил очами, стараясь понять, о чем разговор, но все время терял нить и тогда кричал:
