— А знаешь, так помалкивай, — обнял его Боб Лундин и, обернувшись к Илье, спросил: — Где же ты, душа моя, семнадцать статей умудрился тиснуть?.. — и он принялся, не дожидаясь ответа, спускаться к входной двери. Все были с сумками и портфелями, а стало быть, возвращаться не собирались.
— Давай, друг мой, не задерживайся, — обратился к Илье шедший последним Саша Паладин, — а то ты сегодня какой-то грустно-задумчивый, прямо не узнать тебя.
Илья не ответил, но внимательно и вопросительно в который раз посмотрел в лицо Паладину, понимая, что его нарочитое молчание красноречиво. Мятое лицо Саши еще больше смялось, он рассмеялся, ткнул Илью кулаком в бок и побежал догонять других. Из туалета вышел Вадимов, неся перед собой мокрые руки, с которых капала вода. Он старался не замочить рукава пиджака.
— Проходите следом, — бросил он Тимашеву и Цицеронову, — я руки вытру и будем разговаривать.
В кабинете он достал из шкафа полотенце, повозил в нем руки, положил его назад, запер шкаф, сел за стол, все это обстоятельно, пока они стояли у маленького низенького столика, перпендикулярно приткнутого к основному, хозяйскому столу. И только тогда сказал:
— Садитесь, не надо стоять. Во-первых, с вами Олег Витальевич, а потом поговорим по Тимашеву. Это ведь вы редактировали статью о космосе этого физика. Я не могу согласиться с ней. У нас в стране идут хорошие процессы, но при этом не надо так обильно цитировать всяких там Зенонов и Анаксимандров. У меня масса возражений. В статье дана твердая позиттия, и она склоняется к идеализму. Я так считаю, что в космосе все работает без разума. Там закон чистой природы. И мы не фактор космоса, потому что космос без разума развивается, а с разумом это мы. И опять — обращение к Платону. Зачем он? Отдельные куски проводят идею, что разум везде заложен и существует. Я с этим не согласен. Это просто какое-то заигрывание.
Цицеронов начал было спорить, сказав, что автор статьи — крупный ученый, астрофизик, что надо бы в журнал привлекать ученых-естественников, а не отпугивать их, что идеализма он в статье не заметил, но его защитительная речь успеха не имела, и, глянув в раздраженно-тупые глаза Вадимова, Алик быстро свернулся и обещал поработать с автором.
— Ну вот и хорошо, молодцы, что поняли. Поработайте, а потом мне покажете. Чтоб жалоб на вас вышестоящим не было. А теперь идите, мне по Тимашеву поговорить надо.
Алик вышел, Илья нервно усмехнулся, а Вадимов побагровел:
— Зря усмехаетесь, чтоб вы знали. В работе тоже нужна культура этики. Вы все как бы философствуете, а надо работать. И делать большое нужное дело, потому что мы работаем в интересах партии и людей. А вы манкируете, опаздываете на работу, плохо редактируете. Продукции мало.
«Проклятый Кляузевиц!» — подумал Илья, сразу сообразив что нажаловался на него Чухлов: пару дней назад они повздорили. Илья не согласился с его замечаниями на полях статьи, которую он вел, и тогда Чухлов швырнул статью на стол и заорал:
— Не умеете работать, так и скажите! Тогда подавайте по собственному желанию.
— Во-первых, будьте повежливее, — сумрачно ответил Илья, — а во-вторых, редакторский стаж у меня лет на десять побольше вашего, не говоря уж о профессионализме.
Понятно, что Чухлов мстил. И хотя Илья решил было, что чем ему хуже, тем на самом деле лучше и справедливее, инстинктивная реакция организма была — защищаться.
— Я хотел бы объяснить, — сказал Илья. — Мною опубликовано в журнале семнадцать материалов.
— Вот я именно об этом: сами пишете много, а на журнал не работаете, теперь восемнадцатый материал хотите протолкнуть. Клим Данилыч слышал как вы говорили, что хотите ее в журнал дать.
— Сергей Семеныч! я еще раз повторяю, что имею в виду свою работу в журнале в качестве редактора, и вы должны бы это знать. В год у нас редакторская норма от восемнадцати до двадцати статей. А у меня к октябрю уже проведено и выпущено в свет семнадцать статей. И около пяти на подходе.
— Вот я и говорю. Это хорошо, что вы много пишете. Писать вы умеете. Молодцы. Но надо и на журнал работать. А вы для журнала только свою восемнадцатую статью даете.
— Сергей Семеныч! К сожалению, за это время я написал всего лишь одну свою статью, а семнадцать материалов — это те, которые я сделал в нашем журнале как редактор.
— Да я же не возражаю, — уже мягче сказал Вадимов, — чтобы вы много писали, раз вы умеете. Хоть двадцать материалов публикуйте. Только для журнала тоже надо работать.
— Но я же и работаю, — с отчаянием сказал Илья, не понимая, то ли Вадимов дурака валяет, то ли и в самом деле непробиваем.
— Вот идите и работайте! — прервал его Главный. — О чем здесь пререкаться!.. Выслушали, что вам сказали, и работайте.
Илья выкатился из кабинета, тряся головой и отдуваясь.
— Ну что, влетело? — спросила Светка.
Илья покрутил пальцем у виска, побежал в комнату за сумкой, но, уходя, почему-то сказал Светке:
— Если кто срочно будет искать, ну, во что бы то ни стало, то я в деревяшке, объяснишь, как пройти.
— Ему тоже? — кивнула, ухмыляясь, Светка на кабинет Главного. — Или Чухлову?..
— Разумеется, нет, — выдохнул в ответ Илья. — Только своим, и если у кого срочное дело ко мне.
Что-то тревожно было у него на душе, подумал, что вдруг сын или Элка будут его искать или пришлют кого. А ему, кроме как в деревяшку, пути не было. Да и с Паладиным надо, наконец, начистоту поговорить.
— Ладно, не беспокойся. Соображу, — ответила большеглазка.
* * *
В деревяшке была большая очередь, тянувшаяся за высокую деревянную перегородку (в столовой, попытавшейся на модерновый лад отделать помещение деревом под псевдостарину было самообслуживание). Но редакционная компания уже сидела, сдвинув два стола. Завсегдатаям кое-какие вольности разрешались.
— Эй! — крикнул ему Шукуров, приподнимаясь, — мы тебе уже взяли, иди сюда. Ты уж извини, что всем, то и тебе.
На маленьких тарелках посередине стола лежали шпроты с ломтиками лимона, и еще перед каждым — тарелка борща и котлеты с вермишелью. Ели вяло, больше пили, что видно было по разгоряченным физиономиям и спутанным волосам. Илья сел между потеснившимися Паладиным и Шукуровым. Боб Лундин рассказывал анекдот, подражая всемирно памятному голосу Брежнева:
— Идет прием. Генеральный по бумажке: «Дорогхая гхоспожа Маргхарет Тэтчер, в вашем лице…» Ему шепчут: «Леонид Ильич, это не Тэтчер, это Индира Ганди».
Боб поднял голову и тупо посмотрел перед собой, имитируя такой же всемирно памятный взгляд, потом продолжил:
— Снова Наш опускает глаза и читает: «Дорогая гхоспожа… Маргхарет Тэтчер». Ему снова: «Это Индира Ганди». Леонид Ильич опять смотрит (та же имитация Бобом тупой растерянности; и опять читает: «Дорогхая… гхоспожа… (с отчаянной решимостью в голосе) Маргхарет Тэтчер!» «Леонид Ильич! Это Ганди!» — «Я и сам вижу, что Ганди, а написано — Тэтчер!»
