— А что у вас за шрам на шее?
— Воевал я. Я ж тебе, Петька, сказал, что мы, сибиряки, Москву спасли! Но я и на фронте учился! Представляешь. «Краткий курс» наизусть выучил!.. Это меня спасло между прочим, когда я особиста по морде хлопнул. Пошли меня таскать, а я им наизусть целыми страницами из «Краткого курса». Отпустили.
— Вы прямо, как Жюльен Сорель. Тот тоже за книгу прятался.
— Кто такой?
— Герой «Красного и черного», роман Стендаля, — через силу отвечал засыпающий Петя. Но очнулся от энтузиазма Каюрского.
— И когда же ты, Петька, успел стольке, прочесть?! Вот молодец! — гудел-гремел Каюрский громким шепотом, едва сообразуясь с тем, что уже глубокая ночь и все спят, поэтому надо шептать — Я только русскую классику одолел, кое-что из философии, да Маркса с Лениным. Зато я лучше многих понимаю общеметодологические основания искусства, социально-классовую и общечеловеческую природу творчества, их диалектику. Понимаешь, о чем я? Марксизм — это оружие, надо только умеючи его применять. Ругают, скажем, классовый подход, партийный подход, а ведь классовость и партийность — это эстетические категории!.. А! Ловко: Что скажешь?
— Я не знаю, — слабо ответил Петя.
— Ну это ничего. Не ты один! Многие не знают и не понимают, хотя уверены в противоположном. Ничего, я им докажу! Скудоумные людишки, вроде Гани Иволгина из Достоевского. Уж русскую классику я знаю!.. Приспособленцы! Живут не ради истины, а ради корысти, ради того, чтобы выжить! А на хрена мне такая жизнь! Придешь к такому в гости, он тебе нарежет колбасу тончайшими ломтиками: нажмешь пальцем, а она продавливается. Ты помнишь, Ганя за три рубля пополз бы. А у вас и за рубль поползут. Жадные здесь, как деревенские. Потому и смысл потеряли. Я им сказал: вам второй раз марксизм в подполье загнать не удастся! Циники и иуды наверху власти собрались. Коммунистические идеалы для них как прикрытие! Но марксизм выстоит! Я жизнью за это отвечу, ведь я за марксизм кровь проливал!
Больше Петя ничего не слышал, потому что он вдруг в момент отключился и уснул.
Проснулся он, когда еще не было семи. Каюрский храпел, лежа на спине с открытым ртом. Как прекратить этот храп, Петя не знал, поэтому предался любимому занятию: думать, мечтать, вроде бы рационально что-то обдумывая и решая, а на самом деле отдаваясь полусонному еще состоянию. Надо было обдумать вчерашнюю ночь. Но вспомнив руки Лины, гладящие его тело, он почувствовал начинающуюся эрекцию, расслабился, погружаясь в эротическую мечту. Минуту или две он в воображении занимался с Линой любовью. Однако недолго. Неожиданно он представил что это и в самом деле случилось, и испугался. Эротические мечты растаяли, его прохватил страх, и возможные неприятности полезли ему в голову. Во-первых, все бы догадались, потому что он притворяться не умеет и Лина тоже. Во-вторых, непонятно, как они жили бы дальше. Он бы боялся посмотреть в глаза Лине и Тимашеву, даже бабушке. Лине пришлось бы уехать, а ему выпало бы, вместо того, чтобы учиться, ухаживать за бабушкой.
Петя открыл глаза и с признательностью посмотрел на храпящего Каюрского. Хоть от того плохо пахло, но за ним можно было спрятаться, «как за каменной стеной». Ему захотелось, чтоб и отец у него был так же надежен, как этот пришелец. Как его бабушка смогла подманить?.. Впрочем, человек все может, если чего сильно захочет. Петя был в этом уверен. Правда, никого другого с такой внутренней энергией, как у бабушки, Петя не встречал. Может, и он ее унаследовал. Но его энергия направлена на то, чтобы жить мирно, заниматься наукой, стать великим ученым.
Он посмотрел на свои книги по физике и математике. Он все это будет знать! Он сам напишет исследование, насчет происхождения вселенной из пылевой туманности. Блуждающий его взгляд упал на будильник. Полвосьмого! пора вставать. Первым уроком, правда, не сочинение, а математика, но все равно. Он сел на постели, потянулся и тут почувствовал в верхней части живота сосущую пустоту, а в душе горечь, точно он совершил вчера какую-то пакость и сегодня его ждет расплата. Он сам не мог понять, с чем или с кем связано это чувство. С Линой? Или Лизой? Или с Герцем и Желватовым? Лучше было бы заболеть. Но дома из-за Лины оставаться не хотелось, да и перед Каюрским как-то неловко притворяться. Надо было вставать, чтобы не опоздать.
Конечно, математичка, по прозвищу Акула, не Лидия Ивановна, бывшая у него учительницей в начальных классах, но опозданий тоже не терпела и что-нибудь обидное непременно вшпиливала. Разумеется, не такое, как Лидушка, заслуженная учительница РСФСР. Та обычно хватала опоздавшего, робко открывавшего дверь, за ухо и кричала: «Ты что крадешься? Уже в дневник надоело писать, но напишу, мое место там есть. Скажи, зачем ты сюда холишь? Ты даже не понимаешь, ума не хватает, зачем ходишь. Вы ведь своим поведением учителя до ненависти доводите! Ну что уставился? У, дубина! — потом переходила на третье лицо среднего рода. — Ох, оно боится, хм, идти на урок. Какое безмозглое! Ты знаешь, сколько времени у меня съел? Что молчишь? По дороге в школу весь ум растерял? Ладно, безмозглое, садись». Герц в таких случаях бывал ироничен, спокоен, тверд, но лучше было его не раздражать. Скорее всего, Лиза права, и он придет несмотря ни на что. Петя встал, пошел в ванную умываться и чистить зубы, но там подумал, что надо бы смыть с себя вчерашнее, и полез в душ. Вытираясь, он почувствовал, что и впрямь смыл, что ощущение тела стало прежним. Когда он вернулся в комнату, Каюрский уже сидел среди скомканного одеяла и смятых простыней, в кальсонах, спустив ноги на пол, с обнаженным торсом, зевал и почесывал пятерней широкую грудь.
— Ну что, Петька, вставать будем? — загудел он.
— Тсс, — сказал Петя, приложив к губам палец, но головой кивнул, что, конечно, будем.
После душа особенно отчетливо почувствовал в комнате тяжелый спертый дух, запах пота и немытого тела. Пробравшись между раскладушкой и ногами Каюрского, он открыл балконную дверь. Свежий холодный утренний воздух наполнил комнату. Стало легче дышать.
— Сейчас чайку попьем и в баньку схожу, — сообщил Каюрский. — Страннику с дороги надо помыться.
— Так вот же ванная, пожалуйста, — удивился Петя.
— Не, я попариться хочу, всю грязь, весь пот из тела выгнать. У меня в чемоданчике с собой и белья смена, и свой веник. Попарюсь — приду с Розой Моисеевной беседовать. А портфель мой с документами пусть у тебя пока в комнате полежит. Ничего? Он кушать не просит.
Пока Каюрский ходил в туалет, мыл руки, чистил зубы, Петя быстро убрал постели. Он услышал, как вьппла из своей комнаты Лина, отправилась на кухню ставить чайник. Затем гудение Каюрского:
— Я не успел вчера представиться. Николай Георгиевич Каюрский. А вас как?
— Лина.
— Странное имя. Оно полное?..
— Полное — Ленина, Ленина Карловна, — голос у Лины был усталый, но спокойный и даже приветливый. Будто вчера ничего не было.
— А!.. Молодцы родители, хорошо назвали. Зря только ты имя свое по-еврейски сокращаешь.
