Он смотрел мне вслед, пока я выезжал из бывшей конюшни и удалялся по тоннелю из бархатных ясеней.
Повернув на автостраде направо, к Пико Мундо, я ощутил, что не просто возвращаюсь домой после долгого отсутствия. Я ощутил, причем сильнее, чем всегда, что где-то на тех улицах меня ждет свидание с судьбой — той судьбой, что была обещана мне на ярмарке «Мумией цыганки».
На востоке небо из синего превратилось в фиолетовое с атласным блеском. Словно апельсин в руках жонглера, заходящее солнце медленно скатывалось к горизонту, раздуваясь и приобретая кроваво-красный цвет.
Первым районом, в который я отправился, стал Джек Флэте, к западу от исторического центра. Пятьдесят лет назад его называли Джек Рэббит Флэте. Когда городские власти затеяли крестовый поход, что- вы повысить привлекательность исторического центрa, заведения вроде магазинов глушителей, шинных мастерских и ломбардов были вынуждены перебраться я в Джек Флэте. Район пришел в упадок, но в последнее время его начали облагораживать.
Я не мог сказать, какое ощущение искал, но в Джек Флэте оно не возникло. Когда раздувшееся солнце зависло на линии горизонта, залив город красноватым светом, я поехал дальше. Оштукатуренные стены светились красно-коричневым, каждое окно сверкало, как драгоценный камень. На землю ложились длинные черные тени, силуэты деревьев казались темными, словно поднимающиеся клубы дыма, а в лобовых пеклах едущих навстречу машин отражалось неистово пылающее небо, будто каждый водитель мчался к армагеддону.
Если в скором времени на город должен обрушиться тот или иной вид ада, то на улицах мне встретятся хотя бы один или два бодэча, невидимые для всех, кроме меня. Они будут красться и вынюхивать тех, кому суждено погибнуть, наслаждаться их запахом, пока жертвы спешат навстречу судьбе, восторгаться неизбежностью смерти, поглаживать этих людей руками и облизывать языками, чего те никогда не почувствуют.
Однако пи одного из этих безликих темных ценителей насилия не было видно.
Обнаружив себя на знакомой улице, я понял, что неосознанно заехал на Мэриголд-лейн. В этом районе дома в викторианском стиле словно целыми кварталами переместились из городов Восточного побережья, откуда в начале двадцатого столетия прибыли многие старейшие семьи Пико Мундо.
В еще красном, но уже тускнеющем свете я остановился у тротуара перед домом Розалии Санчес. Несколько лет, пока я жил в маленькой студии над ее гаражом, она была моей арендодательницей и другом.
Теперь ей уже должно исполниться шестьдесят пять. Ее лицо, словно у святой, выглядело утомленным из-за чрезмерной заботы о других, из-за потерь и горя, из-за терпеливого ожидания того, чего ей никогда не обрести в этой жизни.
В один из дней две тысячи первого года она проснулась и обнаружила, что ее горячо любимый муж Эрман умер во сне и лежит рядом, холодный и бледный, с одним закрытым глазом и вторым открытым, уставившимся в пустоту. Позже в том же году, все еще нося траур по мужу, она не поехала в давно запланированный отпуск в Новую Англию, куда они с Эрманом собирались вместе с тремя ее сестрами и их семьями. Утром одиннадцатого сентября Розалия проснулась и узнала из новостей, что самолет, на котором ее родные возвращались из Бостона, угнали и направили на одну из башен Всемирного торгового центра.
Потеряв всех родных в один год во время сна, не имея ребенка, в котором можно было бы найти утешение, Розалия слегка тронулась. Умом она понимала, иго все они умерли, но эмоции возобладали над рассудком. Она никогда не разговаривала о террористах и крушениях самолетов и не слушала подобных разговоров. Она решила верить в то, что вследствие какого-то редкого природного феномена все, кого она любила, стали невидимыми. Также она твердо придерживалась теории, что скоро этот эффект, подобно магнитному полю, подействует в обратном направлении и ее родные снова сделаются видимыми.
В ее помешательстве не было ни негодования, ни гнева, и она не представляла опасности ни для себя, ни для окружающих. Она продолжала содержать дом к чистоте, пекла в подарок друзьям и соседям изумительные кексы и печенье, посещала церковь и была благой силой для всех жителей района. И ждала, когда сс семья снова станет видимой.
Я никогда не знал, то ли это меня тянет к чудаковатым людям, то ли их притягивает ко мне. В любом случае их в моей жизни было немало, и они ее обогатили. Подозреваю, что эксцентричность если не всегда, то часто является ответом на боль, защитным механизмом против душевных мук, страданий и скорби. Уверен, что с отцом, который не сыграл в моей жизни никакой положительной роли, и с матерью, чье поведение частенько делало ее кандидатом в пациенты психиатрической клиники, я стал бы таким же чудным, как сейчас, даже не будь я проклят или одарен шестым чувством.
На Мэриголд-лейн не было видно ни одного бодэча.
Пока день истекал последним светом, я обнаружил, что остановился через дорогу от церкви Святого Варфоломея, не вполне понимая, как там оказался. Дядя Сторми, Шон Ллевеллин, до сих пор служил здесь приходским священником.
Многие из наших счастливейших моментов мы со Сторми разделили на звоннице колокольни Святого Варфоломея. Мы иногда поднимались на нее с корзинкой для пикника, чтобы пообедать среди огромных молчаливых колоколов, любуясь лучшим видом на Пико Мундо. Казалось, что в этой цитадели мы находимся выше любых ссор. Совместное будущее представлялось таким же долговечным, как город, на который мы смотрели.
Поскольку приближалась ночь, колокольня была освещена, и красный предупреждающий огонек для воздушных судов горел фиалом на вершине крыши. Моргая, я разглядывал башню и вспоминал, как впечатлил нас закат, когда мы со Сторми поднимались сюда в последний раз. Та ночь стала последней в ее жизни, хотя тогда мы не могли этого знать.
Ни один бодэч не ползал по ступенькам церкви, не взбирался по стене и не танцевал от восторга на крыше колокольни.
Без четырех минут семь. Я влился обратно в поток машин.
Сторми жила в четырехквартирном доме в трех кварталах от «Пико Мундо гриль». Не так уж и беспорядочно колеся по городу, я припарковался на другой стороне ее улицы.
Осиротев в детстве и работая продавцом, а потом менеджером в кафе-мороженом, Сторми считалась бедной, с какой стороны ни посмотри. Она обставляла комнаты предметами из комиссионных магазинов, и нее равно ее квартирка была стильной и уютной. Старые торшеры с шелковыми абажурами и бахромой из бисера. Викторианские скамеечки для ног с мягкими сиденьями и грубые копии стульев в стиле Стикли. биографии Максфилда Пэрриша
[7]. Вазы из цветного стекла. Дешевые бронзовые статуэтки собак разных пород, расставленные на столах и подоконниках. Такая эклектичная мешанина не должна была позволить всем этим предметам сочетаться, но они сочетались, потому что Сторми обладала магией и умела видеть магию в повседневных вещах.
