Я всегда считал, что университетское образование – штука вредная. А этих университетов и без того расплодилось, как кроликов – теперь вот и в Нью-Йорке появился Королевский Колледж. Оделл же год назад закончил недавно созданный Колледж Нью-Джерси в Ньюарке. И такое чудо свалилось на мою голову…
Начерченный на выданной нам карте маршрут мы вчера разведали, место для следующего лагеря определили, так что сегодня было самое время поискать деревню, с которой нам предстояло разобраться. И сегодня с раннего утра я забрался на ближайший холм и стал осматривать окрестности через подзорную трубу, «позаимствованную» мною когда-то у одного из офицеров Вашингтона, который потом благополучно заболел оспой и скоропостижно скончался.
Где-то там, за одним из холмов, я увидел дымы. Ветра не было, и они поднимались строго вверх, причем их было три ряда. Сие означало только одно – это длинные дома, то есть перед нами поселок либо ирокезов, либо сасквеханноков. Вполне вероятно, что сюда пришло одно из племен с севера (вот это было бы весьма нежелательно – в отличие от сасквеханноков, их родичи намного более воинственны и намного меньше доверяют белым), либо переселились те, кто переболел оспой, и тогда фокус с одеялами уже не пройдет.
Ну что ж, в обоих случаях придется действовать по жесткому варианту. Если их мало, то мы, смею надеяться, их уничтожим. Если же их много, то я расскажу Брэддоку, что дикари напали на нас, и воспользуюсь «услугами» моего работодателя. Но сначала неплохо было бы узнать, кто они и сколько их.
Под моим началом было четырнадцать человек – все, как и я, из «индейских трейдеров». Плюс одна паршивая овца – этот полоумный Оделл. Ну ничего, пусть побудет пару часиков привязанным к дереву – может, это вправит ему мозги. А ребята проследят, чтобы с ним ничего не случилось. Для разведки же десяти человек вполне хватит.
Махнув рукой четверке, остававшейся с Оделлом, мы растворились в лесной чаще.
12 июня 1755 года. Долина реки Джуниаты, недалеко от ее впадения в Сасквеханну. Кузьма Новиков, он же Ононтио
О-о-х, как бок болит! Просто мочи нет, болит, словно мне кто-то ребра из груди выдирает! Это ж надо, как меня угораздило! Помру я, наверное, навсегда останусь в стране этой чужой, так и не увидев больше родную землю. Старики рассказывали мне, что когда человек умирает, то перед ним проходит вся его жизнь. Вот лежу я сейчас и слышу, как птички надо мной щебечут. И вспоминается мне озеро Шерегодро, возле которого я родился. Там тоже птички щебетали, и лес тоже был большой. Но не такой, как на земле этой, Америкой называемой.
Село наше – Кончанское – принадлежало царевне Елизавете Петровне, дочери императора Петра Алексеевича. А сам я из карел, или ливгиляйне, как мы себя называем. Бабка Настасья мне рассказывала, что когда-то предки наши жили далеко от тех мест, у Ладожского озера, которое похоже на море.
Только вот случилось так, что царю Михаилу Федоровичу после большой войны пришлось отдать те земли шведам. Карелы же решили не оставаться под лютеранами и ушли на юг. Поселились они на Новгородской земле. Мы, ливгиляйне, всегда хотели жить рядом с русскими – нашими братьями по вере православной.
Вот так я и стал русским, хотя хорошо помню рассказы бабки Настасьи про нашу родимую землю, про скалы и озера Карелии. Язык наш я тоже помню, только чаще мне по-русски говорить приходилось. Эх, как давно это было!
Когда же мне исполнилось семнадцать годков, староста отправил меня в Петербург, в услужение ко двору царевны Елизаветы Петровны. Только какой там был у нее двор – царевна жила бедно, скромнее иных графьев или баронов. Не жаловала ее царица Анна Иоанновна, шпыняла, все грозилась в монастырь отправить.
Одно только хорошо было – добрая была дочь царя Петра Алексеевича, не обижала слуг своих понапрасну. Да и простого народа не чуралась. Помню, как у нее в друзьях любезных был унтер-офицер Семеновского полка Алексей Шубин. А потом по приказанию суровой императрицы Анны Иоанновны его болезного били плетьми и сослали на край земли, на Камчатку. Другой же ее дружок был и вовсе из простых казаков малоросских – певчий Алексей Розум. Не знаю почему, но царевне Алексеи всегда нравились.
И хотя меня не Алексеем звали, только царевна и меня тоже полюбила. А что, парень я был видный – высокий и сильный. Да и нравом был веселый, песни пел душевные, плясал хорошо. Царевна же сильно скучала по Алексею Шубину. И вот заметил я, что дочь царя Петра стала поглядывать на меня как-то так, внимательно и задумчиво.
Стала меня Елизавета Петровна привечать – здоровалась со мной по имени, на праздники гостинчики присылала. К делу меня приставила – начал я помогать кузнецу, который работал на Смольном дворе – там жила царевна в Девичьем дворце, который велел для нее построить отец Елизаветы Петровны – царь Петр Алексеевич.
Кузнечное ремесло мне нравилась. Силушкой меня Господь не обидел, да и, махая тяжелым молотом, не раз вспоминал я кузнеца Илмаринена, выковавшего волшебную мельницу Сампо. О нем рассказывала мне бабушка Настасья.
– Учись полезному делу, Кузьма, – не раз говаривал мне мой наставник, дядька Игнат. – Руки твои умелые всегда тебя прокормят.
И действительно, наука его мне потом не раз пригодилась.
Да, так вот, как-то раз, на Ивана Купалу, когда девки и парни песни вместе поют, хороводы водят и через костер прыгают, царевна взяла меня за руку и потащила на речку.
Эх, молодой я был, да и она была еще не старая, чуть больше двадцати ей было. А красивая какая! Высокая – два аршина и восемь вершков
[28], глаза голубые – шалые, волосы золотые, по плечам распущены, как у русалки. Нос, правда, курносый, только у наших карельских девок, считай, через одну такие же носы. Кожа же у царевны была белая, как снег, и бархатная, мягкая. Откуда я это знаю?
А вот знаю… Потому что от смеха ее серебряного, дыхания жаркого, запаха волос ее шелковых я словно с ума сошел. Словом, забыл я, что она дочь царская, а я мужик простой. И произошло у нас то, что между молодыми парнями и девками порой бывает.
Ох, как мы с ней любились тогда. Душа у меня на небо улетала, а от восторга грудь сжимало. А Лизонька обнимала меня руками своими горячими, да нежно в ухо шептала, целовала меня сладко… Так мы с ней до утра под тем кустом и пролежали, все любились и миловались.
Сейчас же я лежу один под другим кустом и жду, когда смерть моя за мной придет. Нет, видно, не видать мне больше родной сторонушки. А так хочется хотя бы раз ее увидеть…
Любовь же наша с царевной закончилась быстро. Нет, ни я ее не разлюбил, ни она меня. Просто нашлись соглядатаи подлые, которые прознали о наших с ней прогулках вдвоем в роще и донесли о них царице Анне Иоанновне. Правда, та не стала ссылать меня на край земли, как Лешку Шубина. Просто однажды пришел человек из царского дворца и объявил Елизавете Петровне, что, дескать, негоже, что такой крепкий парень у нее в холопах отсиживается, тогда как государево войско с супостатом воевать собирается. И забрили меня рекрутом на службу. Так стал я моряком.
