Буквально через минуту Мотовилин опять заскочил вовнутрь и, обращаясь к Жене, спросил:
– Есть новости от Самума?
В его голосе была нешуточная тревога.
Женя отрицательно покачал головой.
Сёрфер схватил рацию:
– Самум – Сёрферу! Самум – Сёрферу!
– Самум – да, – отозвалась радиостанция голосом Андрея Пилецкого.
– Как обстановка у вас?
– Ведем бой. Противник пытается прижать огнем и сблизиться.
– Чем вам помочь?
У Мотовилина не было даже резервной группы под рукой. Направление не считалось перспективным и держать на нем две группы смысла не было. Он вызвал по телефону ближайшую группу, но пока она погрузится, пока в ночи доедет… это время. А времени у Хасима как раз и не было.
– Нужна авиация. Дайте нам авиацию.
Мотовилин отложил гарнитуру и связался по телефону с группировкой. Но командующий тактическим направлением наотрез отказался давать вертушки, ссылаясь на запрет командующего группировкой, а также на то, что пилоты имеют малый налет ночью и рисковать машинами он не будет.
В ходе трехстороннего телефонного моста между Мотовилиным, Хасхановым и командующим тактическим направлением выяснилось, что командующий вертушки выделять не хочет, типа они ночью не летают, на что Хасханов резонно возражал, что лично видел на аэродроме «двадцать восьмые», а они как раз таки летают ночью
[142], а Мотовилин, заведенный уже не на шутку, при помощи все тех же глаголов и неопределенных артиклей начал объяснять командующему, что ему придется выделить все-таки борта, или Мотовилин лично его погонит в бой на деблокирование группы. Услышав вышеуказанные выражения, командующий несколько засмущался. А поняв, что Сёрфер в запале может расширить теорию Дарвина еще больше, борт выделить пообещал. Мотовилин, Герой России и полный кавалер ордена Мужества
[143], пользовался авторитетом не только у себя в системе.
Мотовилин происходил из старинного казачьего рода. Окончив Рязанское училище, он распределился в Асбестскую бригаду спецназа и отличился во Вторую чеченскую кампанию. В дальнейшем в каждом военном конфликте, который Россия вела, начиная с 1999 года, он находил место подвигу. Однако вспыльчивый и горячий нрав Сёрфера иногда выплескивался и на его ближайшее окружение. Потому даже его любимчики были не застрахованы от выволочки и внеплановых «сеансов любви». Мотовилин жил войной и любил людей, которые жили тем же.
Он сел на стул, успокоившись, и начал размышлять, чем ещё можно пособить группе Хасханова. С союзниками он связался сразу, те, как водится, обещали помощь, но Сёрфер прекрасно знал, что ночью они не вояки. Они и днем-то не очень воюют.
В этот момент пришло сообщение от Хасханова:
– У меня «триста»
[144]!
21 июля 1755 года. Перед фортом Дюкень. Шеога, счастливая, хоть и опечаленная
– Шеога, милая моя, – сказал мне мой Джонни и обнял меня. – Я буду тебя ждать. И… хотел бы, чтобы ты стала моей женой.
Конечно, всего я не поняла – хоть меня Джонни и учил, как мог, английскому, а я его – языку конестога, но мы находимся лишь в начале пути. Да и был он каким-то очень уж скованным. Любой юноша-конестога, если ему дать хоть небольшое поощрение, с удовольствием займется с тобой любовью – для неженатых мужчин и незамужних женщин это считается нормальным, а замуж тебя возьмут и беременной, и с ребенком. А мой любимый лишь краснел и бледнел – у нас кожа бронзовая и этого незаметно, а у белых очень даже, и это весьма забавно. Даже обнять меня впервые решился лишь сейчас, перед длительным расставанием.
Так что, когда он предложил мне стать его женой, я сначала даже опешила – хоть я надеялась и мечтала об этом, но все же считала, что это вряд ли произойдет. Ведь у нас женятся мужчины только после того, как «распробуют» тебя в постели – а почему-то ко мне особого интереса не было. И это несмотря на то, что оспа не оставила следов на моем лице, разве что на руках можно разглядеть по две или три оспины, да и, по рассказам подруг, на спине, между лопатками имеется еще парочка. Но, как бы то ни было, о том, что происходит, когда мужчина и женщина уединяются, я знаю только от этих самых подруг.
– Боятся они тебя, – смеялись они. – Слишком ты суровая. Они и не надеются.
Действительно, никто из них меня особо не интересовал. Зато Джонни – я наконец-то научилась правильно произносить его имя – я полюбила с того самого момента, когда он так бережно и осторожно обработал мою рану. Тогда я подумала, что вряд ли я ему понравилась – как правило, белым нужны женщины моей расы лишь для того, чтобы удовлетворить похоть. Девочки, которым довелось с ними этим заниматься, утверждают в один голос, что, как только белый человек достигал своего, а это обычно происходило очень быстро, он прекращал соитие, а девушка так и не получала удовольствия. Единственное исключение, про которое я слышала – друг Джонни, Томми, который когда-то давно уединялся с моей подругой, умершей с тех пор от оспы. Ей с ним нравилось, но и он ушел от неё и более не возвращался.
Джонни вскочил на коня, обернулся, робко улыбнулся и сказал, пусть с сильным акцентом: «Коноронква». Затем покраснел (как же это мило выглядит!), дернул поводья и ускакал вместе с ожидавшим его Томми. Вот они уже у леса, вот Джонни еще раз повернулся, помахал рукой и исчез за деревьями. А я еще долго смотрела ему вслед… Такое редко услышишь от мужчины – ведь это означает «я тебя люблю». Я и не заметила, как глаза мои наполнились слезами, хоть взрослой женщине такое и не к лицу.
– Пойдем, нам здесь делать больше нечего, – послышался голос Адсилы.
Я украдкой вытерла лицо, смахнув слезы, повернулась и пошла обратно в огромный, двухэтажный длинный дом, который французы именуют «caserne»
[145], и которое предназначено для гарнизона. Но солдат слишком мало, здание пустовало, и его отдали нам. Конечно, рано или поздно придет пополнение, и они заселятся туда, где сейчас живем мы. Но к тому времени, я надеюсь, мы уже уйдем – туда, где меня будет ждать мой Джонни.
Глава 10
У Ниагары
24 июля 1755 года. У водопада на реке Ниагара. Лейтенант Роберт Роджерс, командир отряда нью-йоркской милиции
Я стоял у кромки леса. Слева от меня река Ниагара падала сто десять футов
[146] с каменного полога, образуя в лучах утреннего солнца еле заметную радугу и разбиваясь о камни у подножья обрыва. Далее находился безымянный островок и ещу один каскад – повыше, но намного уже, напоминающий фату невесты
[147], а за ним, за заслонявшей его каменной махиной Козьего острова, был слышен третий водопад, самый широкий и мощный – Подкова.
