– Как ты думаешь, Иоганнес действительно важная персона у себя на родине?
Френсис перестала смеяться и долго не отвечала. Она терпеть не могла лгать и понимала, что в какой-то момент притворство превращается в ложь, но пока не совсем разобралась, где проходит эта грань.
– Я не знаю, – сказала она наконец.
Вин открыла глаза и, прищурившись, посмотрела на нее сквозь ресницы. Каким-то образом им обеим стало ясно, что Френсис не будет больше подыгрывать Вин, и Вин тоже стало трудно притворяться. Они немного посидели молча.
– Я плыву обратно, – наконец сказала Вин.
Она скользнула в воду, и Френсис последовала за ней, хотя Вин произнесла «я», а не «мы». Плыть вниз по течению было гораздо легче, и им казалось, что они летят.
– Подумать только, как быстро мы движемся! Мы могли бы быть русалками, – сказала Френсис. – Или выдрами.
Но Вин не проронила ни слова и весь обратный путь не обращала на нее внимания.
Обед состоял из большого пирога с кроликом и картофелем, бутербродов с сыром, помидоров и лимонада, а после они играли с мальчишками в «сардинки». Вин молчала и почти не улыбалась, и, когда Френсис спросила ее, в чем дело, она только пожала плечами и сердито посмотрела на нее, так что Френсис отказалась от дальнейших расспросов. Но она чувствовала, когда Вин была расстроена, и знала, когда она что-то недоговаривает. Это испортило весь остаток дня. В «сардинки» особенно играть не хотелось, но Оуэн очень просил их, потому что для игры требовалось как можно больше людей. Френсис уже даже начала жалеть, что не пришло еще время возвращаться домой. Она нашла хорошее укрытие в тенистых зарослях бузины и боярышника рядом со старым коровником, осторожно пробралась мимо разросшейся крапивы и присела на корточки, ожидая, когда ее найдут. Вокруг нее жужжали мухи, а платье прилипло к спине там, где на него стекала вода с волос. Ей показалось, что она ждала ужасно долго. Желание вернуться все усиливалось; она чуть не поддалась ему и даже несколько раз выходила из своего укрытия, но все же ей не хотелось подводить остальных и портить игру, а кроме того, она не желала, чтобы кто-то заметил, как она несчастна.
Время странным образом остановилось, и Френсис уже не понимала, как давно она сидит в своем укрытии. Насекомые жужжали, шея ныла из-за неудобного положения; Френсис было жарко, она немного проголодалась и хотела пить; несмотря на сонное состояние, сердце у нее странно колотилось, и через некоторое время Френсис уже не могла бы сказать, хочет ли оставаться там, где была, или просто уже не может двигаться. Наконец она услышала, как Вин зовет ее, и вышла на дрожащих ногах, но оказалось, что ее потеряли еще в предыдущей игре и что на этот раз она должна была искать, а не прятаться, поэтому она проиграла. У Френсис не хватило сил возражать против такой вопиющей несправедливости. Голова у нее раскалывалась, колени ныли, кожа была в ожогах от крапивы; Френсис никого не хотелось ни видеть, ни слышать, даже Вин.
– Боже мой, в чем это у тебя платье! – воскликнула мать, когда Френсис вернулась домой. Она подняла платье Френсис, пока та мыла волосы в ведре с водой. Обгоревшие плечи пекло как огнем.
– Я тоже ходил купаться, – сказал Кит. – Мы нашли отличное место, о котором никто не знает. Со скучным Уорли не сравнить! Держу пари, мне было повеселее, чем тебе.
Френсис не стала ему возражать.
– Ну хватит, Кит. Уверена, что вам обоим было очень весело. – Сьюзен чистила платье жесткой щеткой, хмуро глядя на пятна. – Честное слово, Френсис, как можно было так испачкаться? И майка тоже испорчена.
Она что-то пробормотала, и Френсис окунула голову так глубоко, что вода наполнила ей уши, и голос матери стал приглушенным и странным. Ей хотелось лечь в постель и не думать о прошедшем дне, чтобы побыстрее наступило завтра. Френсис так устала, что не могла ни разговаривать, ни есть, ни вообще что-либо делать. Она лишь тихо сидела, пока мать укладывала ломтики огурца на ее воспаленные плечи.
– Ты проснешься вся в слизняках, – ухмыльнулся Кит; от солнца он не пострадал, оно лишь добавило веснушек у него на носу.
– Кит, если ты не можешь сказать ничего хорошего, то вообще ничего не говори, – одернула его Сьюзен.
Той ночью Френсис снились слизняки: они скользили по ней, покрывая ее слизью. Как только она снимала одного, на его месте появлялось сразу несколько.
* * *
Иоганнес попросил их принести газету и почитать ему, поэтому Френсис выудила из корзины у камина старый номер «Бат геральд», который просматривала мать, и взяла с собой, когда они отправились в лепрозорий через несколько дней после поездки в Уорли.
– Ты что, читать не умеешь? – недоверчиво спросила Вин у Иоганнеса.
– Конечно умею. Но только не по-английски. Читать и говорить – это совершенно разные вещи, – объяснил он, когда они озадаченно уставились на него.
– А на каком языке говорят в Летнем Дожде? – спросила Вин.
Иоганнес быстро взглянул на них и дважды моргнул.
– Австрийский, – робко произнес он.
Френсис с облегчением вздохнула. Австрийский. Не немецкий. Ее начали одолевать тревожные мысли. В конце концов, Британия находится в состоянии войны; может быть, Иоганнес из тех, кому вообще здесь быть не положено, может быть, он враг? Немецкий шпион? Оуэн говорил, шпионы были повсюду. Она понятия не имела, как выглядят и говорят немцы; но, судя по тому, что они убивали женщин и детей, когда захватили Бельгию, как она слышала, Френсис представляла себе их огромными, со злыми лицами и в окровавленной одежде. Френсис хотела поделиться своими соображениями с Вин, но в последнее время, прежде чем сказать что-то подруге, она обдумывала каждое слово, зная, что Вин это может не понравиться. Во всяком случае, война шла далеко, в других странах. Немец никак не мог попасть в Британию таким образом, чтобы об этом никто не узнал, а шпион не стал бы прятаться в старой больнице для прокаженных. Шпион должен быть в Лондоне, где живут самые важные люди.
– Его следовало бы назвать Летнедождицкий, – сказала Вин, и Иоганнес рассмеялся.
– Браво, сестренка. Мы теперь так и будем его называть.
У него был чудесный смех, легкий и задорный, только его очень редко можно было услышать. Вин просияла, запрокинув голову, и стало заметно, что ее миниатюрная грудь уже начала обретать женскую округлость; Френсис почувствовала себя немного обделенной. Она отвела взгляд и заметила в углу комнаты темно-синее шерстяное одеяло, заштопанное в тех местах, куда добралась моль, но все еще достаточно добротное. Френсис сразу его узнала – оно покрывало постель Вин всю зиму. Вин украла его, как и намеревалась, и сама принесла Иоганнесу. Ее предательство поразило Френсис, как удар в живот, парализующий и внезапный. Дрожащими пальцами она развернула газету и уставилась в нее. Ей нужно было чем-то занять себя, как-то избежать невыносимого внимания, которое она вдруг почувствовала на себе, – ей было стыдно за ту боль, что она испытала, но еще больше она боялась, что это заметят другие.
