– Все в порядке, мистер Хьюз? – радостно приветствовал Клайв Билла всякий раз, когда они встречались, и добавлял что-нибудь вроде: – Как ваша женушка-жена?
Ответа обычно не бывало.
– Я готов помочь вам починить это, если хотите, – мог запросто сказать Клайв, указав на прореху в кровельной черепице, или на гнилой кусок плинтуса, или на засоренный дымоход. – Это не займет много времени, если мы вдвоем возьмемся.
– Не лезь не в свое дело, сынок.
– А ведь вы совершенно правы, мистер Хьюз.
И если Клайв замечал, что Френсис в это время наблюдает за ними, он закатывал глаза и затем подмигивал. Френсис считала такое отношение к нему мистера Хьюза очень несправедливым, поскольку Клайв всего лишь пытался помочь. Она мечтала, чтобы однажды Клайв и ей предложил свою помощь, и тогда она могла бы принять ее и потом поблагодарить, хотя наверняка покраснела бы и смутилась, если б вдруг такое случилось.
Как ни странно, но жалости к Вин Френсис не испытывала. Это было просто невозможно – жалеть Вин, которая, казалось, никогда не беспокоилась ни о чем, кроме своего урчащего желудка. Она ничего не боялась и сама себя никогда не жалела. Однако Френсис с удивлением осознала, что иногда ей бывает жаль Кэрис. Кэрис не всегда бывала злой, и Френсис решила, что в глубине души она должна быть очень хорошей, потому что Клайв обожал ее. Но любимицей отца все же, безусловно, была Вин, и никто не мог упрекнуть Кэрис за то, что она расстраивалась из-за этого. Разве была в этом справедливость, что немногие драгоценные минуты отцовской нежности предназначались лишь одному из его отпрысков? Как-то в субботу Френсис увидела Кэрис и Нору в нижней части Холлоуэй – они вышли из паба «Привал путника», когда она ждала у торговой лавки свою мать, которая зашла купить стиральный порошок «Ринзо» и заварной крем. Кэрис рыдала, утирая нос обеими руками.
– Да он вовсе не это имел в виду, милая, – говорила Нора, пытаясь объяснить, что произошло в пабе.
Френсис надеялась, что они пройдут мимо, прежде чем ее мать выйдет из лавки и увидит, что Билл Хьюз опять что-то натворил.
– Черт возьми, именно это! Он действительно так думает, – не соглашалась Кэрис.
У нее не было носового платка, поэтому она использовала свой рукав, запачканный кровью.
– Мы же не виноваты, что они все погибли, правда? Это не наша вина, что мы не они! Зачем мы вообще ему нужны?
– Скоро ты будешь от него далеко, – печально сказала Нора.
Френсис готова была слиться со стеной, но Кэрис заметила ее и пригвоздила злобным взглядом. В Кэрис было много от Билла Хьюза, и этот пугающий взгляд она в числе прочего унаследовала от отца.
Вин почти никогда не плакала, но если уж плакала, то это было ужасно; как в тот день, когда они запланировали сходить навестить Иоганнеса с тем скудным запасом еды, который удалось собрать Френсис. Прошло три дня с тех пор, как они познакомились; и Френсис боялась, что он может умереть от голода. Она уже чувствовала груз ответственности за него, ведь они обещали, что вернутся. Вин была скорее расстроена, чем встревожена. Она сама почти ничего не весила – кожа, кости и копна светлых волос. Голод других людей не вызывал в ней озабоченности. Когда Френсис пришла навестить ее, она выскочила из задней комнаты как раз в тот момент, когда отец спускался по лестнице. Она столкнулась с ним и запуталась у него в ногах, тогда он просто отшвырнул ее в сторону. Не со всего маху, но этого было достаточно, чтобы Вин совершила настоящий перелет. Френсис с ужасом наблюдала за происходящим. Раздался жуткий грохот, когда Вин ударилась о камин и повалилась на каминные щипцы. Она поморщилась от боли, но не издала ни звука. Билл прошел к своему креслу и сел в него как ни в чем не бывало – он даже не взглянул на Вин. Бледная, с опустевшими глазами, Вин поднялась и, пошатываясь, прошла мимо Френсис к выходу.
– Вин! С тобой все в порядке? – прошептала Френсис, следуя за подругой.
Вин кивнула, хотя все еще потирала затылок и выглядела очень бледной. Услышав историю о первой семье мистера Хьюза, Френсис одно время пыталась относиться к нему с сочувствием. Да, она могла пожалеть прежнего Билла Хьюза – из другой жизни, но эта жалость не распространялась на Билла Хьюза, которого она знала теперь, – того, который сидел в кресле у камина с шапкой черных волос, каменными глазами и тяжелыми кулаками. Того, который без всякой причины швырнул через всю комнату свою любимую дочь. Френсис ненавидела его и боялась. До этого момента подруга всегда казалась ей несокрушимой, но тогда, на полпути к Холлоуэй, Вин вдруг остановилась, опустила голову и разрыдалась.
– Тебе больно? – воскликнула пораженная Френсис, ведь Вин просто не могла плакать.
– Гляди, она сломалась! – сказала Вин сквозь слезы. – Я ее испортила!
Она смотрела на свою брошь в виде нарцисса. Похоже, во время падения один из листочков загнулся, и краска на сгибе облупилась.
– Ой, да не беда! Мы все исправим! Я уверена, что у нас это получится, – торопливо сказала Френсис, отметив, что Вин произнесла «я ее испортила», а не «он ее испортил».
Вин беззвучно плакала.
– Мы попросим Оуэна… Оуэн нам поможет, – успокаивала ее Френсис.
Глядя на брошь и поглаживая пальцами левой руки согнутый листок, Вин тронулась дальше. Френсис шла рядом, сокрушаясь, что не может найти утешительных слов. Молча они спустились во двор лепрозория, молча постучали в заднюю дверь и вошли. Внутри пахло застарелым потом и какой-то тухлятиной, слабо, но неприятно. Иоганнес лежал на своей газетной подстилке, подтянув колени к животу и закрыв лицо рукам. Он не убрал рук, пока Френсис не подошла к нему. Осторожно склонившись, она стала выкладывая то, что ей удалось выпросить, купить или стащить: бутерброд с паштетом, сморщенное яблоко, два яйца вкрутую и одну из сырных лепешек Пэм. Иоганнес уставился на еду, словно ему все это мерещится, затем схватил бутерброд и начал запихивать его в рот. Потом он разразился слезами. Это, по-видимому, наконец тронуло Вин. На ее лице еще не высохли собственные слезы, и оно было непривычно неподвижным, когда Вин подошла и села рядом с ним.
Она похлопала Иоганнеса по плечу, глядя, как он продолжает поглощать еду, и сказала:
– Все хорошо.
По щекам Иоганнеса все еще катились слезы, размывая грязь.
– Все хорошо, – повторила Вин. – С тобой все будет хорошо.
Поморщившись, она наклонилась вперед и положила подбородок на колени, и, когда ее волосы упали на плечи, Френсис увидела страшный иссиня-черный синяк, расползающийся сзади по шее и спускающийся вниз между лопатками.
– В меня впились тысячи ужасных иголок, – сказала Вин, ни к кому конкретно не обращаясь. – Всю левую сторону искололи сверху донизу.
Френсис не знала, что ей делать – стоять, сидеть, что-то сказать? В конце концов она присела, чувствуя себя бесполезной и чужой в их небольшой компании из-за того, что она не такая худая, совсем не голодная и даже не грустная, как эти двое. И ей самой вдруг стало одиноко. Каменный пол был холодным и грязным; снаружи в канавах щебетали воробьи, и ветер ронял последние розовые лепестки с Иудиного дерева во дворе. Глаза Вин следили за каждым кусочком пищи, который Иоганнес отправлял себе в рот. Она смотрела так пристально, что он заметил это и предложил ей одно из яиц. К удивлению Френсис, Вин отрицательно покачала головой.
