– Я должна поискать Дэви по госпиталям. На станции и без меня управятся, ну правда…
– Да, конечно, ты должна искать Дэви. Просто я подумала, что неплохо было бы тебе вернуться… ну, к твоим привычным делам. – Пэм сделала паузу, затем продолжила: – Ладно. Оуэн заглядывал ранним утром. Просил передать тебе, что не нашел его в церкви Святого Марка и что перед работой зайдет еще в больницу скорой помощи, а если захочешь его видеть, то после смены он будет в «Молодом лисе».
– Ох… как же это хорошо! – встрепенулась Френсис, но тут же представила себе Оуэна, шагающего между рядами трупов в церковном склепе. Ему, должно быть, нелегко далось это посещение, ведь он был слишком чувствителен для таких ужасных сцен. Зато теперь они знают, что Дэви нет среди погибших.
– Хорошо, тогда я пойду в «Ройял юнайтед» и проверю там. И лучше мне поторопиться.
Френсис доела тост и залпом выпила свой чай.
– Погоди, – остановила ее Пэм.
Помедлив, она придвинула к Френсис свежий номер «Кроникл энд геральд».
– Лучше сначала взгляни на это.
Френсис уставилась на газету.
– Это что, про Вин? – наконец спросила она.
Пэм кивнула и поднялась, чтобы налить себе еще чая. На первой странице было напечатано фото улыбающегося мальчика, который держал тарелку с похлебкой. Подпись гласила: «Кеннет Марр, потерявший дом при бомбежке, считает, что еда в столовой просто замечательная. Мы согласны». Френсис стала листать страницы, пропуская фотографии разрушенного города, истории о героизме и мужестве, и лишь на шестой странице ей в глаза бросилось имя Вин. «Человеческие останки, предположительно принадлежавшие пропавшей школьнице из Бата Бронвин Хьюз, найдены спустя двадцать четыре года». У Френсис по коже побежали мурашки. Фото, естественно, не было. В 1918 году только весьма состоятельные родители могли позволить себе фотографировать своих детей. Просто короткая заметка, но витиеватый стиль репортера вывел Френсис из себя.
Преступник, виновный в безвременной смерти маленькой девочки, был казнен за свое злодеяние много лет назад, однако, умирая, он так и не сообщил о местонахождении тела, оставив тем самым неизбывную боль в душе членов семьи. И теперь наконец их милая малютка вернулась домой. Наши злейшие враги, немцы, сами того не ведая, раскрыли трагическую тайну, которая тяготела над городом более двух десятилетий. Но пусть они знают: они могут разрушить наши дома, разметать могилы, однако им не сломить духа жителей нашего города, не поколебать нашей силы и единства.
– И это все? – спросила Френсис, не скрывая скепсиса. – «Милая малютка»? Да она не была «милой»! Она была замечательной, храброй, она…
– Да знаю, знаю, – поспешила успокоить ее Пэм. – Понятно, что репортеришка идиот.
– Здесь ничего не сказано: ни где ее нашли, ни что это значит.
– Сейчас все становится поводом, чтобы проехаться на счет этих треклятых немцев, – со вздохом заметила Пэм. – Даже убийство ребенка.
Френсис с отвращением отшвырнула газету, резко выдохнула, закрыла глаза и сжала двумя пальцами переносицу.
– Миссис Хьюз наверняка вырежет эту заметку и положит в свою коллекцию, – сдерживая слезы, выговорила она. – Ты же помнишь, как она собирала каждое упоминание о Вин. И все, что касалось суда. Вырезала и прятала. Неужели у нее было желание это читать, а потом еще и перечитывать?
– Даже не знаю, – сказала Пэм, снова присаживаясь рядом. – Возможно, ей казалось, что таким образом она как-то участвует… хоть что-то делает. А что еще ей оставалось?
– Мне надо с ней увидеться. Зайду на обратном пути из университетского госпиталя. – Френсис, отодвинув стул от стола, энергично встала.
– Может, сначала примешь ванну? Да и одежду, наверное, следует сменить, – предложила Пэм.
– Хорошо, – согласилась Френсис, – но мне надо спешить.
* * *
Френсис не была по другую сторону реки с начала бомбежек. Она пересекла старый железный пешеходный мост под названием Полпенни – такова была цена за проход по нему; теперь в будке таможенника продавали газеты и сигареты. До госпиталя оставалось мили две, но приходилось постоянно менять маршрут: где-то обнаружили неразорвавшуюся бомбу и перекрыли дорогу, а где-то и просто нельзя было пройти из-за завалов. Когда она оказалась на улице, где стекла в окнах остались целы и даже яблони стояли все в цвету, это показалось ей просто невероятным. Рядом с Римскими банями, у которых был открыт Британский ресторан, стояла очередь; судя по запаху, там готовили сегодня тушеное мясо с луком. Женщины с узлами белья тянулись к автобусам, которые были оборудованы временными прачечными. Возле тележек Армии спасения разливали чай. По небу неслись густые облака, и когда они закрывали солнце, то казалось, город вздрагивал, словно от чьей-то тяжелой поступи, и небо таило угрозу.
Сам госпиталь не пострадал, но был переполнен людьми и напряженным гулом – голоса, полные боли и страданий, эхом разносились по коридорам. Белые стены, а на полу разбегающиеся во всех направлениях грязные следы и лишь по уголкам чистые островки. Френсис никогда здесь раньше не бывала и не знала, как себя вести: можно ли было просто войти, как она это сделала, или же следовало сначала узнать о часах посещения. От мысли, что она может встретить здесь Дэви, у Френсис свело желудок. Некоторое время она простояла у входа, изнывая от неопределенности. Рядом толпа людей осаждала стойку регистрации – каждый старался завладеть вниманием совершенно измотанной служащей. Сестры, быстрые и бойкие, приходили и уходили, увлекая за собой шлейф перепуганных родственников и ходячих раненых. В конце концов Френсис протиснулась в один из коридоров и пошла по указателям, ведущим в детскую палату.
Она ожидала услышать шум – плач, крики, детские голоса, но ее встретила такая тишина, что мурашки по спине побежали. В воздухе резко пахло карболкой вперемешку с мочой, но и сквозь эту адскую смесь явственно проступал запах крови, который, как трудно выводимое пятно, никак не спрятать. Сердце у Френсис гулко застучало. Она медленно вышла не середину палаты, которую не могли скрасить ни бесчисленные плюшевые мишки, ни занавески с рисунками облаков, – детям здесь было не место. Но Дэви, скорее всего, оно показалось бы уютным и чистым. Ведь у него никогда не было плюшевого медведя; однажды она купила ему игрушечную обезьянку, но Кэрис выбросила ее, сказав, что это не ее забота – покупать ему вещи. Френсис очень надеялась увидеть его на одной из этих аккуратных больничных коек с чистой простыней, подоткнутой под мышки, а в руках что-то, что ему приглянулось, – книжка с картинками или солдатик. Сосредоточившись на кроватях у левой стены, Френсис рассчитывала вернуться через правый ряд. Вот первая кровать, затем вторая, а под простынями маленькие тельца, но не Дэвида. У некоторых детей были раны, перевязанные или заклеенные пластырем, другие казались невредимыми. Кто-то спал, другие глядели в потолок или на стены или выводили пальцами узоры на пододеяльниках; были и такие, которые лежали неподвижно, словно трупы. Один упитанный мальчик с каштановыми волосами словно застыл с закрытыми глазами, обе кисти у него были перебинтованы, повязки напоминали боксерские перчатки. Рядом сидела его мать и вязала – нога на ногу, спина прямая. Она подняла глаза на Френсис, и их взгляды встретились – спина напряглась еще сильнее, и женщина тут же отвернулась. Другая мамаша, наоборот, словно растеклась по стулу, забывшись сном, – голова откинута назад, рот приоткрыт. У ее дочери повязка закрывала глаза, и сквозь бинты проступали красновато-коричневые пятна. Нельзя было понять, спит девочка или нет, она лежала без движений, но это была неподвижность испуганного животного, которое надеялось остаться незамеченным. Френсис осмотрела левый ряд кроватей, затем правый. Потом снова обошла оба ряда и остановилась возле двери в полной растерянности.
