Вещи! Вещи, которым следовало скакать по пляшущей избе, словно липли к своим местам. Утварь на полках и поставцах, подушки на лежанке, какие-то свитки и склянки на самом столе и не думали двигаться, да и сама Марфа сидела спокойно, будто срослась с лавкой. Сидела и глядела, как на дворе прибавляется искореженных тел: вот срубленным капустным кочаном запрыгала рогатая голова… вот мелькнули сломанные вилы, и тут по столешнице будто радужная волна прокатилась…
– Ах ты ж стервец!.. – прошипела Марфа всё загородившей полупрозрачной морде, что, казалось, сейчас вылезет из столешницы. Раззявленная в неслышном вопле пасть, вывернутые ноздри, два загнутых назад здоровенных рога и стремительно приближающаяся толстая темная черта, разом смахнувшая со стола и землю, и небо с облаками и летучими худами. Нет, изба свою пляску не прекращала, только они внутри будто ослепли.
Трясти и болтать продолжало пуще прежнего, но теперь Алёша чувствовал себя соленым огурцом в катящейся бочке. Кто ее катит, куда – не разобрать, а может, она сама катится. Свалилась с телеги и летит под откос со всем своим содержимым.
– Окно, – попросил Стоян, – окно открой.
– Сейчас. – Хозяйка опять взмахнула рукой, и столешница ожила, однако теперь это был видимый сверху лес. – Ага, вот оно…
Изба продолжает буянить, заходится в лае серый муркан, неистово воет рыжий. По столу вместо прежних светляков ползают размытые пятна, Стоян прижимает к себе чаробой, ноздри щекочет странный, незнакомый запах. А в стене прорезается окошко, и тут же слышится резкий сухой стук.
Возраст надо уважать, но Алёша оказывается у окна первым. Чем оно затянуто, не понять, но уж точно не бычьим пузырем – летящие стрелы с уже знакомым стуком отлетают назад, как и здоровенное кем-то пущенное копье. Сверху рушится крылатая тень, и огромный копитар, разогнавшись в вышине и «нырнув» вниз, старается с налета высадить окно боевыми вилами. Гром, звон, треск… и ничего. Копитар неуклюже взмывает вверх, едва не врезавшись в словно бы подставившую плечо избу, за спиной слышится смешок Марфы.
– Ну вот вы сейчас за наглость и получите, дуроломы, – сулит она. – И за совушек моих… А будет еще больнее!
Совушек? Это она про филинов на крыше, что ли? В голове слегка звенит, или это гудит изба? Серый муркан подскакивает к хозяйке, бодает ее под локоть башкой и принимается, подвывая, царапать пол, будто нору роет. В сенях тоже скребут, там рвется в бой его приятель, а вот в окно больше никто не рвется, да и дом успокоился, слегка накренившись. Значит, возня у избушечьих ног прекратилась, значит, у худов сыскались дела поважнее.
– Так, – хрипло произносит Стоян, – пора нам и честь знать, верно?
– Верно, – кивает хозяйка. – И чем быстрей, тем лучше.
– Тогда прощай, Марфуша. Спасибо, что прикрыла.
– Куда б я делась? – Яга словно бы вздрогнула, но осталась стоять на месте, только прикрыла рукой глаза, а в полу возле ее ног, как до того в стене, раскрылась дыра, в этот раз ничем не затянутая.
– Прощай, Стояша, о перстеньке не забывай… И не вздумай там со своим чаробоем красоваться.
– Не вздумаю. – Голос Меченого прозвучал как-то глухо. – Ночью позову. Ответишь?
– Коли смогу. Ну, проваливайте.
То, что их нужно оставить одних, пусть на мгновение, но одних, Алёша понял сразу и, не оглядываясь, скользнул к дыре. Охотник торопился, но первым, оглашая окрестности боевым кличем, наземь свалился серый муркан.
* * *
До того, что Стоян задумал стравить худов с ягами-воительницами, додуматься было не сложней, чем сообразить, почему напарнику приспичило убираться именно сейчас и с чего нечисть оставила Марфино жилище в покое.
Оставить-то оставила, но не убралась. Ломившиеся на чердак копитары бросили свое занятие и теперь кружили в небе, беспокойно перекрикиваясь и указывая куда-то на запад. Заглядывать избе под брюхо им было недосуг, как и торопливо сбивавшимся в стаю посреди поляны текрям. Разве что валявшийся на земле покалеченный худ что-то завопил, тыкая единственной рукой в сторону выбравшихся наружу Охотников. Алёша выхватил меч, но муркан оказался проворнее. Молниеносный прыжок, визгливый, тут же оборвавшийся вопль, и серый зверь, словно размазавшись в рысьем скачке, несется дальше. Однорукий текря больше не кричит, с вырванным горлом не больно поорешь.
Зато заходится лаем подоспевший черно-рыжий муркан – наконец-то ему удастся порезвиться! Он несется за братцем добивать полудохлых худов, а Алёша невольно замирает, наконец-то разглядев ноги, торчащие из брюха чудо-избы. Они и впрямь на куриные похожи, да только здоровенные, толстые, жилистые, с чешуей крупной и зеленоватой, как у змеев. Чудеса!..
– К дубу, – деловито велит спрыгнувший вниз Стоян, – поодиночке.
– Лады!
От подходящих воительниц закрывает избушка Марфы, нечисти не до них, так что можно рискнуть.
– Давай первым.
Алёша не спорил со старшим собратом весь этот сумасшедший день, не стал спорить и сейчас. Прикинуть расстояние, пригнуться, на мгновение замереть – и вперед. Несколько прыжков и столько же ударов сердца, хлестнувшая по лицу желтая ветка. Готово, дело за Стояном. Меченый не мешкает, хотя с готовым к бою чаробоем бежать непросто. Им везет, копитары и в самом деле заняты, текри тоже, а шишко… Дорвавшиеся до дела мурканы, покончив с недобитками, взялись за них всерьез. Одна остроголовая тушка уже валялась подле избушки, второго гаденыша, бросившегося наутек, рыжий догнал на полпути к лесу. Меч, которым шишко пробовал отбиваться, не помог – «котопес» опередил удар нечисти, врезавшись лапами в грудь, а руку перехватив пастью.
– Наземь, кому говорят! – благополучно перебравшийся к Алёше Меченый тяжело плюхается в кусты возле самого ствола и вдруг хлопает себя ладонью по лбу. – Забыл совсем… теперь синяк будет.
– Корень? – «пугается» богатырь, с улыбкой опускаясь рядом. – Али, того хуже, шишка?
– Лучше. – Напарник переворачивается набок и, покопавшись в распашне, выуживает обломок дерева, короткий, толстый и светлый, словно кость. – На, держи!
– Что это? – не понимает Алёша, но берет. – Тяжеленный какой!
– Скрипунина, – объясняет Стоян и подмигивает, – под руку попалась, когда в овраг убегали. Обработаешь потом, зачаруешь, камни вставишь – и будет тебе ручной чаробой. Было б время, подобрали б и побольше, и поудобней, но и то хлеб.
– Вот спасибо, брат… – договорить мало не прослезившемуся богатырю не дал жуткий трубный рев, от которого посыпались с ветвей листья.
Чудовищный звук напоминал одновременно рык разъяренного медведя и тарахтение дятла в бору – если бы дятел был великаном и долбил огромное дерево медленно и основательно.
– Та итить, – прошипел Алёша. – Что ж так громко-то? Это что, воительница так орет?
– Кто ж еще? – хмыкнул Стоян, прилаживая поудобнее чаробой. – Смотри, как раз подходит.
