— Знаешь ли ты, — начал он, подходя к Мише, коверканным русским языком, — знаешь ли ты, что ожидает тебя, саиб?
Зарубин, едва державшийся на ногах от слабости, собрал все свои силы и смело ответил:
— Знаю… Я убил родственника Гассана, и за это ждёт меня смерть.
— Ты убил его брата, саиб, брата, которого он любил больше собственной жизни!.. Не выдумано для тебя ещё тех мучений, которые бы могли вознаградить наиба в его потере.
— Я не боюсь ничего, — ответил Зарубин, — потому что не чувствую вины за собою… Не предательски, не из-за угла убил я юного бека, а в равном честном бою. Если Гассан считает, что я заслужил смерть, пусть убивает меня…
— Ответ достойный смелого, — произнёс горец, успевший перевести наибу слова Зарубина, — урусы храбры и презирают смерть; в этом им отказать нельзя… Мой господин приказал передать тебе, что ты умрёшь с зарею.
— Я готов к смерти! — спокойно отвечал Миша.
В то время как переводчик передавал его слова наибу, из внутренности сакли выбежала старая женщина-горянка. Седые косы её растрепались, бешмет был разорван в клочья, чадра сброшена с головы, лицо искажено от гнева. Она со всех ног кинулась к носилкам, на которых лежало распростёртое тело Али, и через минуту вопль её наполнил двор сакли…
— О мой юный сокол! О золотое солнце моей родины! О серебряный месяц мой! Радость и жизнь нашей мирной сакли… Где ты? Какие райские сны витают над твоими смежившимися очами?.. Какой сладкий сон навеял тебе своими тёмными крыльями могучий из ангелов — Азраил? Али мой! Горькая утрата моего бедного сердца! Солёная слеза моих очей!
Она приникла к телу юноши головой и на мгновение замерла на нём, исполненная невыразимого порыва тоски. Потом быстро вскочила на ноги и с лёгкостью молоденькой девушки подбежала к связанному Мише.
— Проклятый убийца, гяур… собака… шакал, пьющий чистую кровь нашего племени… О, отдай мне его, этого убийцу, Гассан! Отдай на потеху, храбрый наиб… Я вырву его лукавые очи своими пальцами… Я упьюсь его кровью… Я вымещу на нём все предсмертные страдания Али, моего вскормленника!.. Он проклянёт месяц и день, когда появился на свет… Я покажу ему, что значит месть женщины, кормилицы, потерявшей своего дорогого питомца!..
И она, сжимая в кулаки свои крючковатые пальцы, размахивала ими перед самым лицом Зарубина.
— Молчи, старуха! — сурово перебил её Гассан. — Есырь этот — мой, и его жизнь принадлежит мне по праву. Ты можешь утешиться. Его убийство не останется не отомщённым, и священные канлы будут исполнены мною. Ступай в дом, кормилица, и приготовь всё нужное к погребению твоего питомца.
Селтанет не смела ослушаться своего господина и медленно поплелась в свою саклю, но по дороге туда она несколько раз оглядывалась на пленника и, грозя ему своими костлявыми чёрными кулаками, кричала:
— Гяур!.. Шакал!.. Урус-собака!..
Лишь только она удалилась, Гассан-бек-Джанаида сделал знак своим нукерам и громко произнёс:
— Гудыня-тамуна!
[97]
Те с быстротой молнии кинулись к юноше, в одну минуту перерезали стягивающие его члены верёвки своими кинжалами и потащили к огромной яме, вырытой в углу двора.
Это и была подземная гудыня, неизбежная принадлежность каждого наибского двора. В одну секунду Зарубин очутился на краю её.
Один из нукеров поставил Мишу на самом краю ямы. Другой со смехом толкнул его… И вмиг юноша очутился на дне тёмной беспросветной могилы…
На другое утро, с зарею, хоронили Али, молодого бека-Джанаида. Тело его, уже с вечера перенесённое в мечеть и перевитое пеленами, муталиммы бегом вынесли из михрабы
[98] и в виду огромной толпы родственников и друзей понесли на кладбище, потрясая свитками Корана и крича во всё горло: «Аллах-экбер! Аллах-экбер!»
Это делалось для того, чтобы злые джинны во главе с их повелителем, шайтаном, не перехватили по пути грешную душу умершего.
На кладбище покойника опустили в сидячем положении в приготовленную для него могилу, зарыв вместе с ним и всё его оружие, чтобы он мог достойным воином предстать перед престолом Аллаха. Потом, забросав яму землёй, они придавили могильный холм большим, тяжёлым камнем. В это время в джамии зажгли новую очистительную лампаду в честь умершего, и убитый горем Гассан вернулся в свою осиротевшую саклю.
Глава 11
Рук-эта-намаз. Зюльма. Новость Патимат
улко гремит на весь аул звучная, как гром, шалабанда
[99]. Пискливо вторят ей пронзительная садза и мелодичная гюльме
[100]. На гудекане толпа. Горят костры. Груды зарезанных баранов свалены в кучу. Запах свежей крови и шашлыка наполняет воздух. Выстрелы из винтовок с их повторенным горами эхом гремят над аулом… На площади цвет Веденского рыцарства джигитует, состязаясь в ловкости и быстроте… В противоположном углу то медленно развёртывается, то вновь сбирается в круг протяжная и бесконечная орираша
[101].
Недаром сегодня это весёлое торжество в Дарго-Ведени, недоступной резиденции имама. Шамиль женит своего сына, красавца первенца Джемалэддина, на дочери наиба Талгика. Вот почему и костры, и джигитовка, и громадные кувшины бузы, успевшей уже в порядочном количестве перейти в желудки правоверных…
И во дворце имама также праздник.
В огромной просторной кунацкой, куда почти не проникают солнечные лучи, на мягких турецких коврах и брошенных поверх гасилей подушках сидит несколько десятков почтенных гостей.
Между ними ярко выделяется гордая фигура Даниэля, султана Елисуйского. На Даниэле генеральский мундир русской службы. Он когда-то был слугою белого падишаха; теперь он верный сподвижник Шамиля. Даже дочь свою, красавицу Каримат, отдал он в жёны сыну имама, Кази-Магоме… Подле него Технуцала-Измаил, наиб Ботлинский и Мустафа Ахмед-Кудалинский, вернейшие слуги имама. У одного из них шрам через всё лицо — след шашки уруса, у другого — не хватает пальцев на руке. Дальше казначей Хаджио и Гассан-бек-Джанаида. Лицо Гассана далеко не подходит своим выражением к весёлому настроению пиршества. Ему волей-неволей приходится из-за свадьбы сына повелителя отложить казнь пленника уруса. А душа его жаждет мести, жаждет крови гяура, как высохшая от зноя земля жаждет капли дождя. И душа Али требует возмездия… Он сегодня ещё предстал брату во сне, окровавленный, страшный… Его одного боится Гассан. Он скрыл при личном докладе Шамилю о штурме русской крепости, что ему удалось выхватить живьём русского офицера, — скрыл, горя желанием упиться местью, которой имам мог воспрепятствовать. Что, если узнает Шамиль о присутствии пленника в гудыне?.. Что ему делать тогда? Нет, нет, завтра же он покончит с урусом!..
