— О, какой смешной, бритый мальчик! Я ещё никогда не видел такого… Почему он такой бритый, папа? Почему у тебя бритая голова, мальчик? Папа, откуда ты достал такого?
И маленький Миша Зарубин во всю величину своих синих глазёнок любопытно приковывается к смущённому лицу юного, черноглазого Джемала.
Тот в свою очередь смотрит в ласковое детское личико, слушает звонкий детский голос и ничего не понимает…
Этот бритый, черноглазый джигит — это он, Джемалэддин. Его только что привёз в Тифлис, в свою семью капитан Борис Владимирович Зарубин, и уже новые впечатления вихрем закружили маленького дикаря в их быстром круговороте. Ласковая дама с густой чёрной косой крепко обнимает его и, усадив на свои колени, говорит:
— Бедный крошка! Дорогой мой малютка!
Ему, джигиту, совестно сидеть на её коленях, но длинные косы ласковой дамы напоминают ему чёрные кудри его матери, а её нежный голос, странно похожий на голос Патимат, проникает прямо в душу. Дама ласково смотрит на него, в то время как добрый саиб рассказывает ей что-то…
И вдруг лицо дамы покрывается смертельной бледностью… А саиб всё говорит, говорит без умолку… И вот постепенно на белом, как алебастр, лице дамы появляется румянец. Вот он ярче, ярче… Бледности как и не бывало. Глаза молодой женщины, теперь обращённые к маленькому пленнику, сияют неизъяснимой признательностью и добротой.
Саиб кончил.
Ласковые глаза, приближаясь к Джемалу, горят как звёзды.
— Вот ты какой! О чудный мой мальчик, благородный, милый! — шепчут нежные розовые губы и покрывают его лицо бесчисленными поцелуями…
Так только целовала его мать.
Джемалэддин вспоминает о ней и тихо плачет.
И вдруг синеглазый мальчик подходит к нему…
— Ты спас моего папу, я тебя люблю! Мы будем друзьями, — говорит он, и с длинных пушистых ресниц падают чистые детские слёзы.
Они друзья. Друзья на жизнь и на смерть.
После трёх лет разлуки, проведённых Джемалом в Петербурге под присмотром добрых и ласковых воспитателей, они встречаются снова.
И как странно встречаются… Необычайно странно…
Обоих их отдают в 1-й кадетский корпус, — только одного привозят туда из великолепных палат белого падишаха, другого, значительно раньше, из скромной офицерской квартиры в Тифлисе.
Большое красное казённое здание смотрит так неприветливо своим некрасивым каменным фронтоном. Но ещё неприветливее внутри его, в бесконечных длинных коридорах, где снуют несколько десятков смешных, стриженых маленьких существ в военной форме, делающей их похожими на уродцев-карликов.
Посреди огромной светлой залы их собралась целая большая толпа. Они кричат, спорят, волнуются, грозят кому-то…
В центре их стоит стройный, тонкий, черноглазый мальчик с тоскливыми, глубокими как ночь глазами, со смущением в необычайно красивом лице.
— Бей его, братцы, некрещёную татарву, бей! — кричит, бестолково размахивая руками, маленькая орава. — Отец у него — разбойник. Наши крепости осаждает и проливает русскую кровь. У-у! Бритоголовый татарчонок! Проси прощения, а то пришёл твой конец!
Джемал, успевший за два года выучиться русскому языку, понимает всё до слова…
Точно под ударом нагайки вздрагивает он… Вся кровь полымем вспыхивает в его жилах.
О, его, как сына имама, в горах никто не смел никогда трогать пальцем, а тут!.. Чувство жестокой обиды вспыхивает в гордом ребёнке. И что он сделал этим крикливым мальчуганам? Чего они хотят от него…
Русские бьют горцев, горцы русских… Одни хотят покорить, другие — отстоять свою свободу… Никому не обидно. На то и война… Его только сейчас привёз в корпус саиб, адъютант белого падишаха, и он не знает никакой вины за собою… Разве он может быть ответчиком за поступки всех горцев? О глупые, неразумные дети, как бестолково жестоки они!
А глупые дети уже наступают на него, потрясая кулаками, с громкими криками. Их глаза горят недетским огнём ненависти и вражды… Они готовы избить до полусмерти ни в чём не повинного ребёнка…
Но вдруг чей-то отдалённо знакомый Джемалу голос прозвучал за его спиною:
— Оставьте его, или я вздую первого, кто поднимет на него руку!
Быстро оборачивается Джемалэддин… Перед ним маленький мальчик, его тифлисский друг, сын саиба.
Они бросаются в объятия друг другу. Его маленькие враги в недоумении расступаются перед ними.
— Глупцы! — кричит им Миша Зарубин, и глаза его воодушевлённо сверкают… — Знаете, кого вы бить хотели? Герой! Он от смерти спас моего отца!
И тут же пылко выливается нескладный рассказ из уст белокурого кадетика.
Жадно прислушиваются к нему остальные… В их глазах смятение… Они смущены… Джемал — герой!.. Теперь они сами сознают это. О, как несправедливы и жестоки были они!
И за минуту до этого сжатые в кулаки руки дружески протягиваются навстречу маленькому татарину.
«Он говорил им о смирении, и они не послушали Его… Он говорил о ничтожестве земной жизни, и они распяли Его… Они плевали Ему в лицо и всячески поносили Его… А Он, их Бог, который мог послать на их головы тысячу громов за это, Он сносил их обиды и смиренно молчал…»
Ярким румянцем горит обычно бледненькое, худое, болезненное личико рассказчицы… Вдохновенно сверкают большие, ясные глаза. Джемалэддин жадно ловит каждое её слово… О, сколько нового света проливает она в его смятенную душу!.. Как великолепно и светло это новое учение его новых друзей. Там отстраняется всё: и война, и канлы, и жестокие обычаи его родины, всё, всё, что так претило с первых дней детства его душе. Исса! Великий, Кроткий, Незлобливый Исса проповедует мир и всеобщую любовь!
Горячим умилением наполняется душа Джемала. Он быстро схватывает худенькую, красную, как у всех подростков, руку маленькой проповедницы и шепчет, сверкая разгоревшимися глазами:
— О, Лена! Я хочу отдать себя Иссе! Хочу быть христианином!
Вся радостная, сияющая, летит к матери Леночка Зарубина, увлекая за собой потрясённого до глубины души Джемалэддина.
— Мама! Мама! Он признал Спасителя! Он хочет принять нашу веру, мама! — ещё с порога кричит она.
И тут новое горе, новое разочарование…
Ему нельзя креститься, нельзя познать учение Иисуса.
Его отец, отдавая сына в заложники, поставил условием белому падишаху, непременным условием, чтобы его сын остался верен исламу, и без разрешения Шамиля Джемалу нельзя сделаться христианином, принять другую веру.
А они с Леной не знали этого…
Девочка горько рыдает, уткнувшись в колени матери, открывшей ей грустную истину.
Темнее чёрной тучи становится Джемалэддин…
Новые картины рисуются в разгорячённой воображением памяти Джемалэддина.
