– Саша? Что-то срочное?
– Даже не знаю.
– Говорите как есть и не волнуйтесь, из любой ситуации есть выход.
Шубников признался, что звонит насчет Валерии Михайловны.
– Как она себя чувствует?
– Ох, Саша, неважно. Бред полностью купирован, но она совершенно раздавлена чувством вины, и я, честно говоря, жалею, что послушал Валерку и согласился на госпитализацию. Мне кажется, что рядом со мной ей было бы легче.
Еще сутки назад Шубников произнес бы речь, что психическое заболевание требует лечения у специалистов, а сегодня промолчал, только спросил, почему Ветров сразу решил, что пропавшие бумаги – это бред.
– Так откуда? Лерочка активно не занималась наукой.
– А у меня есть сведения, что занималась, причем вместе с вашим братом.
Филипп Николаевич засмеялся:
– Ах это! Ну это было шарлатанство чистой воды, все участники которого понимали, что просто дают умирающим надежду, и ничего больше.
– Так?
– Ну да, и это не так уж и плохо. Человек живет надеждой, и эти дурацкие уколы позволяли людям не просто ждать смерти, а строить планы, начинать какие-то дела, налаживать отношения с близкими, словом, жить, оставляя смерть у себя за спиной.
– Как вы сказали? – вздрогнул Шубников.
В трубке снова послышался смешок:
– Жизненный путь можно пройти двумя способами. Или смерть идет за тобой, или ты идешь к ней. Лично я предпочитаю первый. Как догонит, так и догонит.
Шубников выдохнул и сел на серый линолеум коридора. Даже голова закружилась от того, что все оказалось просто и ясно. Как догонит, так и догонит.
– Хотя, может, Лерочка действительно вела какие-то записи… – протянул Ветров.
«А может, надо было это выяснить, прежде чем психиатрическую бригаду вызывать?» – рвалось с языка Шубникова, но он промолчал.
– До моего возвращения квартира стояла запертая и опечатанная, а я никогда не совал нос в личные вещи жены, и Лерочке это было прекрасно известно. Ключи были только у меня и у нее.
– Вы это точно знаете?
– Совершенно! Я хранил у Лерочки кое-какие свои накопления, поэтому если бы она захотела кому-то предоставить свободный доступ к себе в дом, обязательно обсудила бы это со мной. Так что украсть бумаги так, чтобы я ничего не заметил, было очень проблематично, и испариться они тоже не могли.
– Понятно. А откуда у вас этот ликер?
– Ой, не напоминайте! – вскричал Ветров. – Простить себе не могу, что взял эти чертовы бутылки! Специально Лерочку хотел порадовать, старый идиот!
Шубников встрепенулся:
– Бутылки? То есть не одну?
– Две.
– И где вторая?
– Где? А где? А дома разве нету?
Шубников нахмурился. Изучая протокол обыска, он очень внимательно отнесся к описи бара, просто интересно было, что пьют такие люди. Виски, джин, бутылка вина, водка, естественно… Нет, ликера точно не было.
– Я просто сейчас у Лерочки живу, в ту квартиру войти так духу и не набрался. Понятия не имею, что там творится.
– Там ее нет.
– Тогда не знаю. Вероника увезла на дачу, или Валерка взял, хотя нет, у него был ключ только от почтового ящика. Да мало ли… Врачу в консультацию могла отнести, не все ж с пустыми руками приходить.
На том и простились.
* * *
Огонькова была так любезна, что пригласила Ирину с «коллегой» к себе домой. Она жила в кооперативной квартире улучшенной планировки, с большой кухней и широким коридором, и прямо с порога бросалось в глаза, что финансовых затруднений Марина Николаевна не испытывает.
Куда ни кинь взор – всюду сбывшаяся мечта советского человека. Пушистый ковер, импортная стенка, финская плитка, лоджия… Видимо, Огонькова действительно выдающийся отоларинголог.
Марина Николаевна пригласила их в гостиную, усадила на диван в изящный цветочек, предложила чай или кофе, а когда гостьи отказались, села напротив в парное дивану кресло и изобразила внимание самой любезной улыбкой.
Ирина повторила, что это сугубо частная инициатива и Марина Николаевна имеет полное право отказаться от разговора, но хозяйка только шире улыбнулась.
– Расскажите нам подробнее про вашу подругу, – вступила Гортензия Андреевна.
– Что вас интересует?
– Поскольку мы собираем материал для монографии о подсудности душевнобольных, – соврала старушка не моргнув глазом, – то хотелось бы знать, насколько симптомы шизофрении Валерии Михайловны мешали вашему общению.
– Не знаю, мне лично ничего не мешало.
– Хорошо, тогда вспомните, пожалуйста, эпизоды ее неадекватного поведения, которым вам пришлось быть свидетельницей.
Огонькова пожала плечами:
– Ну вот случай в роддоме.
– Это мы зафиксировали, а еще?
– Странные идеи…
– Об этом мы поговорим с ее непосредственным начальником, а вы нам расскажите что-нибудь другое, что явно вас насторожило, но вы сумели втиснуть происходящее в рамки нормы.
– Так сразу и не вспомнить…
– Мы подождем, – Гортензия Андреевна выпрямилась, сложив руки на коленях, но вспомнив, что изображает научного работника, достала из ридикюля блокнот и ручку.
Повисла пауза.
– Нет, не приходит ничего в голову, – беспомощно улыбнулась Огонькова.
– Как же так? Болезнь дебютировала в молодости, потом четверть века ни одного симптома, и вдруг пошло-поехало? Вы врач, скажите мне, разве так бывает?
– В медицине на этот вопрос один ответ: да, бывает.
– Но не странно ли это?
– Видите ли, болезнь болезнью, а Лера очень сильная личность и использовала все компенсаторные механизмы.
Гортензия Андреевна ухмыльнулась:
– Что вы говорите? Лечение шизофрении силой воли? Первый раз слышу о такой передовой методике.
– А вы напрасно иронизируете, – Огонькова слегка повысила голос, – Лера действительно уникальный человек. Знаете, какой у нее был главный принцип? Молчание – золото. Она и сама неукоснительно его придерживалась, и детей учила, что открывать рот можно только с двумя целями – извиниться и помолиться. Во всех остальных случаях, прежде чем что-то сказать, надо крепко подумать, а потом еще раз подумать и все-таки не сказать.
– Великолепная позиция.
– Я могла с ней обсуждать все что угодно, не боясь, что это станет достоянием общественности, даже если я не просила ее сохранить тайну. До смешного доходило, Лера спрашивала, можно ли рассказать на работе, что я ходила на «Юнону и Авось» и мне понравилось.
