Впрочем, это не имеет ни малейшего отношения к процессу. Заседатель Шубников прав, патологический аффект был, доказан, от уголовной ответственности Валерия освобождена, а дальше работа психиатров.
– Ира, в чем дело? – окликнула Гортензия Андреевна, – не хотите, не говорите, конечно, но мне страшно смотреть на ваш отсутствующий вид.
– Просто задумалась.
– Не так уж и просто, как я погляжу.
– Ой, ладно!
Ирина рассказала Гортензии Андреевне о процессе над Валерией Гаккель, тщательно лавируя между тайной следствия и тайной совещательной комнаты.
Когда она закончила свою невеселую повесть, старая учительница нахмурилась и поправила свою башнеобразную прическу.
– Заправим подсолнечным маслом?
Ирина пожала плечами:
– Сметаны все равно нет.
– Ах, Ирочка, всегда есть третий вариант. Почти всегда. Например, можно сделать с сахаром и лимонным соком.
– Нет уж, давайте по классике.
Кивнув, Гортензия Андреевна взяла четырехгранную бутылку из-под джина, в которой Ирина держала масло с незапамятных времен, но этикетка с красным человечком еще не стерлась. Вдруг вспомнилось, как она девочкой любила ходить с этой бутылкой в гастроном и смотреть, как через стальную, чуть помятую сбоку воронку, в точности как шапочка Железного Дровосека, продавщица специальным цилиндрическим черпаком наливает тягучую и пузырчатую, как янтарь, жидкость, а от огромного бидона пахнет летом и семечками.
Заправив салат строго по науке, сначала посолить и перемешать, чтобы кристаллики растворились, и только потом масло, Гортензия Андреевна сняла фартук и села напротив Ирины.
– Что ж, придраться действительно не к чему, – вынесла она вердикт, – картина преступления восстановлена добросовестно, и вы приняли абсолютно верное решение.
– Правда?
– Ну разумеется. Валерия Михайловна проявила явные признаки сумасшествия, и думаю, что заявление о подмене ребенка – первый симптом ее шизофрении, ну а если и нет, то в нашем случае это не имеет значения. Осталась только одна малюсенькая ложечка дегтя. Буквально одна молекула… – Гортензия Андреевна вздохнула. – Следователь не выяснил, о чем бедная Вероника Павлова собиралась поговорить с первой женой своего мужа.
– Насколько я помню, он пытался, но Вероника погибла, не успев ничего сообщить Валерии, и никто другой в ее окружении тоже ничего не знал.
– Так-таки и не успела? Нет-нет, Ирочка, – поспешила добавить Гортензия Андреевна, – это я шучу, потому что действительно надо быть полной идиоткой, чтобы симулировать психическое заболевание в подобных обстоятельствах. Умопомрачение у бедной женщины имело место, и решение вы приняли верное, но смотрите, какая история. Валерия Михайловна поддерживает дружеские отношения с бывшим мужем и его новой супругой. Они встречаются, иногда все вместе, порой по отдельности, Валерия помогает молодой женщине принять свою беременность. Рискну предположить, что они не были стопроцентными трезвенниками, порой Валерия Михайловна угощалась рюмочкой чего-нибудь вкусненького, и это происходило без всяких последствий, тихо-мирно, идиллично, просто именины сердца. Почему психоз развился у бедной экс-мадам Гаккель именно в тот день, когда Вероника хотела сообщить ей что-то важное?
– По версии Валерии Михайловны, та просто снова забоялась рожать.
– Да, и настолько сильно, что поехала в город. Вы помните, Ирочка, какая погода стояла в тот день?
Ирина засмеялась:
– Конечно нет!
– А я помню, что весь июнь было довольно жарко даже для меня, а для беременной дамы двадцать пять градусов воспринимаются как зной и духота. Это какой же силы надо иметь фобию, чтобы дачное приволье променять на раскаленный каменный мешок, и ради чего? Утешений, по сути, посторонней женщины, которая, очень может быть, притворяется любезной, а втайне ненавидит тебя за то, что ты увела ее мужа.
– Кстати, вот вам и ответ! Жара способствовала развитию патологического опьянения, вот и все.
– Дай бог, если так, – Гортензия Андреевна вздохнула, – мне, увы, не пришлось испытать всех прелестей интересного положения, но вы имеете в этой области солидный опыт, так скажите мне честно, стронулись бы вы с дачи в дикую жару без веской причины?
– Я-то нет, но Вероника была автомобилисткой.
– На мой взгляд, тоже довольно сомнительное удовольствие – провести целый час в раскаленной железной коробочке. И ради чего? Чтобы тебе подтерла сопли, по сути, чужая тетка? Впрочем, Ирочка, теперь это риторические вопросы. Любопытно, конечно, но ведь так с большинством дел. Очень редко когда получается выяснить все до донышка, всегда остаются мелкие загадки, несоответствия, несостыковки. Главное, что у вас было достаточно информации для справедливого решения. Вы сделали все правильно, не терзайтесь.
* * *
После недели в суде Шубников неожиданно понял, что соскучился по работе. Странно, он всегда презирал поликлинических врачей, считая их не то чтобы совсем дураками, но некими пингвинами от медицины. Формально птицы, только крылья для клинического полета мысли атрофированы.
Потом жизнь его разрушилась, он стал презренным человеком на презренной работе и воспринимал ее как каторгу, тягостную повинность, куда вынужден ходить, чтобы покупать на что-то выпивку и не загреметь за тунеядство.
Интересных случаев за все время работы было раз-два и обчелся, а закон перехода количества в качество здесь почему-то не работал, двадцать вскрытых за день гнойников не могли заменить ему одну резекцию желудка.
А в воскресенье вечером обнаружил, что не хочет в суд не просто потому, что в принципе никуда не хочет, а соскучился по своей дурацкой поликлинике. По пикировкам с главврачом, по очереди, «раскидать» которую до конца рабочего дня считалось шиком и делом чести, даже такую мутную процедуру, как продление больничного листа у начмеда, захотелось ему выполнить. Но главное, это Клавдия Константиновна. Без ее занудства жизнь в последнее время стала Шубникову не мила.
Он даже был готов сам писать направления на ВТЭК, бессмысленные и длинные простыни, заполнение которых спихнул на Клавдию в самом начале своей карьеры. Она несколько раз повторила, что это врачебная обязанность, но Шубников нахамил, и интеллигентная медсестра предпочла дополнительную нагрузку, лишь бы только не получать больше оскорблений. Теперь ему было за это стыдно.
И не только за это. Позорный загул окончательно подорвал его авторитет в глазах Клавдии, и судья заметила, что он сильно не в себе. Хорошо, что они разбирали простые дела, с которыми Ирина Андреевна справлялась без его помощи, но все равно она поняла, что имеет дело с подзаборным алкашом, старалась сидеть подальше от него и больше не спрашивала совета. От этого стало грустно, хотя ему ли привыкать к всеобщему презрению.
По дороге домой он купил бутылку водки. Отстоял очередь среди таких же потерянных, как он сам, уговаривая себя уйти из магазина, но не смог, пока не получил из грязноватых рук с ободранным лаком на ногтях искомое счастье.
