Виталик без особого воодушевления пробормотал, что это совсем не так, и сел наконец в свою сияющую машинку, похожую на космическую капсулу из картинок к научно-фантастическим книжкам. Из салона пахнуло антистатиком и вишней.
– Надеюсь, Саша, мы поняли друг друга.
– Я-то тебя понял.
– И я тебя тоже. Последний раз прошу – остановись! Своими звонками ты ничего не изменишь, только испоганишь жизнь дочери и женщине, которая и так от тебя достаточно натерпелась.
Шубников посмотрел вниз. Виталик еще держал ноги на земле, и вдруг возникло острое желание захлопнуть длинную и тяжелую дверь машины, чтобы этот самодовольный гад завизжал от боли. От сотой доли той боли, которую испытывали там, пока он тут гулял с чужой женой. Пришлось срочно прятать руки за спиной и отступить подальше.
– Кстати, Саш, – Виталик взял с пассажирского сиденья полиэтиленовый пакет и протянул ему, – возьми, тебе пригодится.
– Что это, зачем?
– Возьми-возьми.
Виталик быстро поставил пакет к ногам Шубникова, сел в машину, завелся и поехал.
В пакете обнаружились две бутылки коньяка, на первый взгляд неплохого. Шубников хотел бросить их вслед Виталику, но рука не поднялась. Сначала из-за нежелания усеивать двор осколками стекла, а потом стало жалко. Пусть будет на всякий случай, ведь всем известно, когда бросаешь курить, в доме должна быть пачка сигарет, тогда не так хочется затянуться. С выпивкой должен действовать тот же принцип. Тем более это подношение от Виталика, к нему даже прикасаться противно. Пусть стоит как тренажер для силы воли.
Еще не открыв глаз, он понял, что проснулся не дома. Сквозь шум в голове и тошноту слышались совсем чужие звуки. Вода шумела слишком близко, и утренний свет пробивался сквозь закрытые веки с другой стороны, а от подушки пахло утюгом и свежестью. Шубников полежал, кое-что вспомнил, похолодел от ужаса и с трудом приоткрыл один глаз. Но нет, последняя надежда не оправдалась, вместо родных обшарпанных стен он увидел почти прямо над головой потолок с тарелкой вместо люстры. С кусочка стены, который он мог обозревать, не поворачивая голову, на него смотрели девочка в старинном платье с пелеринкой и маленький мальчик, задумчиво подперший щечку пухлым кулачком. Обе фотографии были совсем бледные, цвета кофе с молоком, и мысль, что оба ребенка давно состарились и умерли, опечалила его даже сквозь жестокое похмелье.
Шубников с трудом сел, думая, что голову хорошо бы залить гипсом, чтоб не раскололась, натянул брюки и, шатаясь, вышел на кухню, где Клавдия Константиновна варила кофе в медной турке, ослепившей его своим блеском.
– О! – сказала Клавдия весело и безжалостно, как человек, не изведавший похмельных мук. – Доброе утро.
– Хум хау.
Усадив его на табуреточку в углу, медсестра подала Шубникову стакан воды и мокрое холодное полотенце. Расцветка была в клеточку, и, расправляя полотенце у себя на голове, Шубников подумал, что похож на Ясира Арафата.
– Предвосхищая ваш немой вопрос, сразу скажу, нет, Александр Васильевич. Ничего не было.
– Жаль.
– Хум хау.
– Я бы засмеялся, если бы мог. Вообще я все помню. Ну почти.
– Хорошо.
Шубников слегка лукавил. Он помнил, как выпил бутылку почти залпом, едва переступив порог комнаты, немедленно открыл вторую, и тут его посетила мысль, что он собирался к Клавдии пить чай с тортиком. Сказано – сделано, и он отправился к ней пешком, прихлебывая из горла по дороге. Удивительно, как его на этом славном пути не остановили милиционеры, в последнее время забирающие с улиц всех мало-мальски подвыпивших людей, а еще страннее, как он с двумя пузырями во лбу дошел до цели, а не упал по дороге замертво. Помнил еще, как Клавдия Константиновна стелила ему, как взмахнула пододеяльником, будто парус хлопнул на ветру, даже почудился аромат моря и детства.
– А вы где спали?
– На раскладушке.
– Простите…
– Ничего, мне даже приятно, что вы решили меня навестить. Я овсянку сварила, будете?
– А поправиться нет ли?
Она покачала головой:
– Есть, но я не дам, Александр Васильевич. Терпите.
– А смысл?
– Терпите, – повторила Клавдия и со стуком, показавшимся ему очень громким, поставила на стол тарелку овсяной каши. Вареньем на ней были нарисованы глазки и улыбка. Шубников подумал, что если бы его медсестра была милосердной, как полагается женщинам ее профессии, то изобразила бы трагическую маску.
– Чуть-чуть.
– Нет, Александр Васильевич, это ваше достижение я вам профукать не позволю. Терпите на сухую. Каша без молока, ешьте, должно помочь.
Он съел ложку, потом другую. Странно, но каша не упала камнем в желудок и не рванулась обратно комком колючей проволоки. Или коньяк был вчера действительно очень хороший, или действует волшебная аура Клавдии.
– Слушайте, а я бы мог вас вчера в бессознанке убить или взять силой, – буркнул он.
Клавдия засмеялась:
– Нет, Александр Васильевич, извините, но не могли.
– Я серьезно. Знаете, с детства как-то знаешь, что выпить – это доблесть для мужика. Вроде тебе не говорят это прямо, но ты в курсе, что водка дает отвагу и силу, помогает преодолевать препятствия и даже решать научные проблемы. Стаканчик замахнул, прилег, и сразу раз, тебе таблица Менделеева приснилась. Не пьют только больные, трусы и стукачи, а настоящие герои закладывают за воротник будьте-нате. Ну а когда понимаешь, что это неправда, то уже поздно. Ты в капкане. И тут либо ногу себе отгрызать, либо так и сидеть.
– Кашу пока ешьте, а ногу вы себе еще успеете отгрызть. И поспешите, Александр Васильевич, мне сегодня во вторую смену, а вам через полчаса выходить. Вам же в суд.
Шубников хотел было попросить Клавдию позвонить в суд и наврать, будто он тяжело заболел, например, холерой, но вспомнил симпатичную судью и сразу передумал. Это в хирургии можно, если нет второго ассистента, сделать операцию вдвоем, а в правосудии не так. Если положено два народных заседателя, то два и должно быть, иначе процесс признают недействительным. Так что надо идти, и так уж он покуролесил достаточно, пусть хоть преступники и судьи от его алкоголизма не страдают.
* * *
Всю неделю дождило, но в пятницу утром сильный и промозглый ветер неожиданно принес на своих крыльях ясную погоду и улетел, оставив ленинградцам тихий и по-летнему теплый денек. Ирина не очень любила это коварное время, потому что не знаешь, как одевать детей. Налегке простудятся, а в шерстяных свитерах и курточках вспотеют, и не дай бог ты напялишь на ребенка хоть на полнитки больше, чем другие мамаши, и на детской площадке он окажется одет теплее других ребят, это страшнейший удар по репутации. Сейчас у Ирины небольшое окно спокойствия, ибо Егор уже повзрослел, а Володя еще несмышленый, но очень скоро сообразит, что к чему, и начнутся покровосдирающие сцены. «А Петька без свитера!», «А Машка без жилетки!». И в качестве апофеоза сквозь зубы: «У нас в группе НИКТО не носит шерстяные носки!».
