— Мы? — счел нужным уточнить я.
— Планета наша, как ни крути, — отводя взгляд, пожал плечами Радагаст.
Конечно, если смотреть с этой стороны, он прав. Планета наша — и апокалипсис на Ближнем Востоке, в Центральной Америке, Южной Азии и Индокитае, а также полное уничтожение Японии как государства вполне можно называть «наш» Рагнарек, — с позиции человеческой цивилизации.
— Раз за разом открывая ящик Пандоры, мы — человечество — обнаруживали внутри бездну и сквозь нее нам вновь приходилось тянуться до крышки следующего ящика, — негромко продолжил Радагаст.
— Я бы поспорил насчет персонификации открывателей, — покачал я головой, но встретив взгляд Радагаста, кивнул: — Но не буду. Сейчас мы на пороге новых открытий, или ящики Пандоры будем закрывать?
— Мы уже увидели Новый Рассвет — когда в мир явились вы, Молодые Боги. Но чтобы мир за вами пошел, нужно нечто большее, чем сила государства. Требуется вера. Истинная вера. Как сказал князь Талейран — один из тех первых, кто указал нам путь прямо к Рагнареку: «Штыками можно забрать трон, но сидеть на них неудобно».
— Вера в… нас?
— Вера в новых богов, — кивнул Радагаст. — И в возращение старых. Но что такое вера?
Несвязно хмыкнув, я только развел руками — показывая, что не готов отвечать.
— Слово, ассоциация… — внимательно, с вопросом, посмотрел мне в глаза собеседник.
— Символ, — после короткого раздумья произнес я.
Радагаст вдруг улыбнулся, и сквозь юные черты лица я увидел проступающий образ того пожилого политика — якобы погибшего, — записи с которым пересматривал по вечерам, когда Ребекка вводила меня в курс иерархических связей Диманта. Благожелательно кивнув, француз продолжил:
— Вера иррациональна. Мы верим в незримый объект — а для того чтобы его почувствовать, связать с ним свое воображение, — нужны символы. Символы веры. Посмотри, — Радагаст вернулся к проекции карты, настраивая масштаб. В этот момент в комнате раздался вакуумный шелестящий звук, и из горящего голубым огнем портала появилась Адель. Приветливо улыбнувшись, девушка легкой походкой обошла стол и встала рядом со мной, совершенно непринужденно прислонившись сзади и положив подбородок мне на плечо.
— Привет, — едва слышно шепнула она, приобнимая.
Радагаст не обратил внимания на ее выходку, уменьшая масштаб. В это время в помещении открылись еще порталы — и к столу, сохраняя молчание, подошла высокая темнокожая девушка, и два смуглых парня — один явно араб, совсем молодой, а второй выглядел лет на двадцать пять и был похож на армянина. Это были лидеры групп, которые будут принимать завтра участие в Королевской Битве.
Я кивнул прибывшим, отвлекаясь от прижавшегося ко мне сзади гибкого тела и дыхания девушки, которая стояла на очень тонком льду видимости приличий. После взглянул на карту, где Радагаст уже уменьшил масштаб. И удивленно взметнул брови — остров Новый Вашингтон стоял на облаке геометрической правильной формы удивительно четких очертаний.
— Символ, — показал Радагаст на облако в виде четырехконечной звезды и вдруг немного отпрянул от стола, выпрямляясь и произнеся совершенно другим тоном: — Господа, прошу воспринимать следующую информацию как секретную.
Судя по эмоциям присутствующих, информация, которую готовился озвучить Радагаст, была абсолютно новой только для меня. Интерес — весьма сдержанный — выказал только невысокий кучерявый гасконец с крупным носом, на котором явно выделялась горбинка.
— Итак, — заговорил сенешаль цитадели, — перед вами утренняя звезда. Сейчас это не просто эмблема североатлантического союза, который ассоциируется в первую очередь с Соединенными Штатами, а не с Европой — разве только с Британией и то опосредованно. Чтобы вы лучше понимали, я предлагал на лучах звезды воспроизвести четыре главных цивилизационных символа первого отражения — Христа-Искупителя из Рио-де-Жанейро, Родину-Мать из Сталинграда, Нью-Йоркского Быка с Уолл-стрит и Статую Свободы, противопоставив их друг другу. В целом мою идею поддержали, кроме статуи Родины — русские очень трепетно относятся к своим святыням, и… ну вы понимаете, с ними могут быть проблемы, — коротко глянул на присутствующих Радагаст, а они, в свою очередь, сделали вид, что не обращают на меня внимания. Кроме Адели, которая, хмыкнув, переступила с ноги на ногу, по-прежнему словно невзначай прижимаясь ко мне сзади, будто так полагается.
— Поэтому пока в ложе решали, не определившись окончательно кого выбрать, — продолжил Радагаст, — Боудикку из Лондона или скульптурную композицию с Марсельезой, упустили время и немного успели. Впрочем, у нас еще будет время обратить внимание на эти символы.
— Кому должна была быть противопоставлена Родина-мать? — нейтральным тоном поинтересовался я.
— Христу-Искупителю, конечно же, — так же нейтрально ответил Радагаст, а я заметил краем глаза, как понимающе переглянулись тройка лидеров напротив — мол да, эти русские действительно такие русские.
Я задумался о том, в чем именно может быть сталинградская скульптура противопоставлена бразильской статуе — но спрашивать не стал, решив сделать это позже, в приватной беседе. О том, почему Свобода и Равенство, символично выраженные в миропорядке изваянием богини Свободы, противопоставлены символу денег, спрашивать не стал — это было вполне понятно. Радагаст между тем продолжил:
— В 1789 году у нас дома произошло событие, которое перечеркнуло идеалы золотого века и разрушило старый миропорядок. Сначала только у нас, во Франции, а после и по всему миру. Лозунги «Свобода, равенство и братство» принесли нам неисчислимые беды, и…
— Чем плохи свобода и равенство? — поинтересовался похожий на армянина гасконец, не сдержав интереса.
— В отдельности они неплохи. Они противоречат друг другу — и если до этого люди тысячелетиями утром молились Господу, повторяя заповедь «Не убий», а вечером проливали реки крови, — пытаясь сопоставить несопоставимые набожность христианских догм и рыцарские идеалы воинской доблести, то сейчас идет похожая война мировосприятия — ведь свобода исключает равенство, которого в свою очередь невозможно добиться без серьезного ограничения свободы.
Любой в семнадцать лет свободен решать идти ли ему на войну. Но равенство, узаконенное государством, еще пару десятков лет назад говорило нам, что на войну в семнадцать лет должны идти все мужчины, подлежащие призыву вне зависимости от желания. Цену равенства гражданских прав человеческая цивилизация заплатила за две мировые бойни и продолжает платить сейчас в третьей. Цену свободы вы можете увидеть, уделив внимание квинтэссенции американской доктрины Монро — государству Либерия — которое является одним из беднейших и неблагополучных во всем мире.
В 1789 году мы перешагнули рубеж эпохи, которая могла привести нас из золотого века в прекрасный. А в 1790 году — символизируя восхождение нового порядка, — был основан Новый Рим — Вашингтон, где вы завтра вступите в Королевскую Битву. Город, в самом сердце которого, — показал на Капитолий Радагаст, — горит американская звезда, своим сиянием принесшая в Новый Свет знание и просвещение. Вот только утренняя, путеводная звезда, символ Венеры… — показав на один из облачных лучей под островом, посмотрел на меня Радагаст, — это нечто большее. Ведь Вашингтон с самого основания стоит на фундаменте античной мифологии, в которой Венера олицетворяет светоносную утреннюю звезду, называемую…
