— Наверняка Эришум, не дождавшись ответа на свои послания, учуял что-то подозрительное и послал своего человека следить за гонцом, — сделал вывод Шамашхасир, когда Сугагу вместе с Басией были выдворены из приёмной царя. — В тот вечер, когда гонец рассказал моему декуму об измене туртана, шпион принял меры, чтобы избавиться от опасного свидетеля. Всё сходится, владыка, и я уверен, что всё так и было.
Чем больше Нин слушал заверения шакну, тем крепче сжимались в кулаки его руки, покоившиеся на подлокотниках трона.
В последнее время он чувствовал, как растёт в армии недовольство его правлением. С тех пор, как пал Баб-или и Аккадское царство стало частью Ассирийской державы, военная удача стала изменять Нину. Крупных блестящих побед больше не было, военные кампании предпринимались в основном лишь с целью подавить мятежи в завоёванных странах или помочь правителям-вассалам. И Нин, конечно, знал, что его задиристые командиры уже давно жаждут развязать новую войну. С тех пор, как Ассирия превратилась в могущественную державу, её правители столетие за столетием вынуждены были вести войны и покорять. Ни один другой народ не прославлял войну столько, сколько это делали ассирийцы. А какое удовольствие получали ассирийские полководцы от прославления своих побед!
Счастье победителя кратковременно; триумфы забываются, а воинам нужны всё новые и новые трофеи. На место царя, правление которого сопровождалось долгими годами нудного мира, армейские командиры всегда могли возвести кого-то из своей среды. Неудивительно, что многие ассирийские цари были выходцами из военного сословия. На трон их возводила армия. За кем сила — за тем и власть. И кто же, как не Эришум, который столько лет грезил о чине туртана, способен повести эту силу за собой? Вот и волнения в некоторых полках, разве это не знак того, что от него следует избавиться как от опасного соперника?..
Весть о решении царя казнить туртана разнеслась по ниневийскому дворцу, словно раскат грома.
Её обсуждали всюду — в покоях, коридорах, галереях, во внутренних дворах, на лестницах и даже в царском гареме. Придворные качали головой, поджимали губы, делали большие глаза и пожимали плечами: Тайная царская служба проглядела враждебные происки Эришума, зато шакну Шамашхасир сумел вовремя раскрыть заговор, который мог стоить жизни царю и многим его приближённым.
Когда Нин разрешил огласить, какое наказание он выбрал для изменника, чиновники и царедворцы наперегонки бросились к главному глашатаю. Тот, осаждённый нетерпеливой любопытной толпой, приказал писцам сделать копию с царского указа, потом вторую и третью, и ещё одну, и ещё… Тот же, кому в руки попадал вожделенный текст, прочитав его, надолго замирал с разинутым от изумления ртом. На глиняной табличке были начертаны такие слова: «За измену Ашшуру, богу-покровителю Ассирии, за измену своему господину, царю царей Нину, за измену ассирийскому народу. Эришум, бывший царский советник, бывший туртан армии, приговорён к казни через повешение за ребро».
Самые старые чиновники дворца не знали, что и думать: на их памяти подобной расправы царя над главнокомандующим армии не случалось. Да и способ казни не был вполне обычным для знатного ассирийского гражданина. К врагам, во время военных действий, ассирийцы были беспощадны и чрезвычайно жестоки: их сжигали живьём, насаживали на колья, сдирали с них кожу, заливали им в горло расплавленный свинец. Своим соотечественникам, к тому же из числа знати, рубили головы. Царь Нин, избрав для своего приближённого казнь через повешение за ребро, очевидно, хотел устрашить остальных, показать, что ждёт каждого из них за измену своему повелителю.
Узенькая полоска неба, проглядывающая меж глинобитных и кирпичных домов, едва окрасилась розовым, как на Главной площади Ниневии начала собираться шумная толпа. Горожане спешили занять места поближе к месту казни: не каждый день публичному наказанию подвергались осуждённые благородного происхождения, а тут — высший военачальник, туртан.
Гомон нарастал. Толпа, расположившаяся в конце улицы, увидела сопровождаемую стражниками повозку, в которой везли приговорённого к казни. Зрители, тесня друг друга, наступая на пятки, толкаясь и бранясь, вытянули шеи. Всем хотелось получше разглядеть человека, которого, как они считали, Судьба вознесла так высоко и который из-за собственной гордыни не сумел оценить столь щедрого дара. Послышались крики:
— Предатель!
— Изменник!
— Исполнить приговор царя!
— Смерть ему! Смерть!..
Рядом с Эришумом, который предстал перед толпой на месте казни, упал брошенный кем-то камень, за ним второй. Бывший туртан отнёсся к этому безучастно, не обращая внимания на тех, кто с радостью закидал бы его сейчас камнями. Копейщики, ощетинившись пиками, сдерживали напор толпы, рвущейся к осуждённому. Гнев, охвативший горожан, ещё когда был оглашён приговор, не только не угас, а становился сильнее при виде невозмутимого поведения «изменника».
Эришум, со связанными за спиной руками, в последний раз мрачным взглядом окинул площадь.
Любопытные лица, жадные взгляды, и в них — презрение, ненависть, страх и тоска ожидания, жажда кровавого зрелища и почти злорадное торжество: «Перед законами и богами Ашшура все равны: и голодранцы и военачальники!»
В толпе находились также женщины с непокрытой головой: чужеземки, рабыни, блудницы; но были и те, чьи лица скрывались за покрывалами.
Вот какая-то женщина, стоявшая в первом ряду, на миг откинула покрывало, и взглядом своих пронзительно-чёрных глаз впилась в лицо Эришума. Чуть подавшись вперёд, женщина, казалось, упивалась своим тайным, только ей понятным торжеством, глаза её блестели.
Как завороженный смотрел Эришум на эту женщину и не мог отвести глаз, округлившихся от изумления. Нечто неизъяснимое происходило в его душе. Другое лицо вдруг встало в его воспоминаниях при виде этой необыкновенно красивой молодой женщины. Другие глаза — огромные, чёрные, как звёздная ночь, — глаза, которые врезаются в память и которые всё ещё видишь даже через много дней после встречи, померещились ему. Он не был готов к этому, он этого не ждал. Да и может ли человек предусмотреть все случайности, с которыми его сталкивает судьба? Но была ли эта встреча случайной?
И тут Эришум всё вспомнил и — всё понял. От бессильной ярости, что тяжелее железных цепей, он зарычал, как смертельно раненый зверь. Потом рот его неожиданно искривился, точно перед взрывом безумного безудержного смеха: мысль о том, что он стал жертвой изощрённой женской мести, подобно молнии пронзила мозг Эришума.
В следующее мгновение воины сорвали с туртана одежду и подтащили его к столбу; привычными движениями вонзили в бок осуждённого железный крюк на верёвке и, подцепив его за ребро, подвесили на перекладине под неистовый рёв толпы.
Ану-син не придавала значение тому, что творилось вокруг. Она смотрела, как тело смертника вздрагивает от мучительной нечеловеческой боли, — и ураган мыслей и чувств не затихал в её душе, в которой гнев, унижение и боль оставили свой неизгладимый след. Она долго ещё стояла с отрешённым видом, а затем, когда копейщики начали очищать площадь от толпы, неспеша приблизилась к столбу.
