— Когда-то, — заговорила она негромким голосом, — всем паломникам было доступно слушать гимны в честь Иштар, которые посвящённые жрицы распевали у них на виду с вершины зиккурата. Прихожане собирались во дворе перед храмом и наслаждались пением, приходили во время праздников и богослужений и снова слушали чарующее слух пение жриц. Но однажды им предложили поступать иначе: перед входом в храм появилась чаша с надписью: «Пожертвования на хор», и редко кто из прихожан проходил мимо этой чаши, не опустив туда хотя бы одну монету. Со временем они привыкли делать пожертвования и даже осуждали тех, кто безвозмездно слушал пение храмового хора. Разве не справедливо, говорили они, вознаграждать поющих жриц за их удивительный дар? Разве не в этом их служение богине? И разве ж не замолвят жрицы в своих молитвах слово перед богиней за того, кто был щедр в пожертвованиях хору?.. Эн Илшу назвал Япхатум, да будет успокоение её этемму, талантливой сангу, и он, конечно же, прав. Именно из этой хитрой уловки Япхатум с пожертвованиями на хор и родился мой замысел…
Ану-син помолчала, прежде чем продолжить:
— Вот послушай. Когда в праздники в честь Иштар кадишту отдаются мужчинам-паломникам, это называют священным жертвоприношением. Акт любви угоден богине, покровительствущей любви. Но отчего бы эту дань, которая считается религиозным ритуалом, не использовать в интересах храма?
— Постой, Ану-син! — Сидури вскинула руку; её подрисованные удлинённые к вискам брови от удивления поползли вверх. — Ты предлагаешь священные жертвоприношения превратить в… в торговлю?
— Каждый мужчина, выбрав себе жрицу, должен будет бросать ей в подол деньги со словами: «Призываю тебя на служение богине Иштар!», — продолжала Ану-син в порыве восторга своим собственным замыслом, в котором видела залог процветания храма. — Жрица будет следовать за первым, кто бросит ей деньги, и, таким образом, и она сама, и мужчина, который её выбрал, будут отдавать дань богине. Никто не посмеет отказаться от новых правил — нам нужно только постараться внушить людям, что эти деньги священны. А для тех мужчин, которые предпочитают девственниц, плата за ночь с невинной жрицей будет гораздо выше. Так служительницы Иштар будут дарить любовь за деньги, которые пополнят храмовую казну. И ты увидишь, Сидури, что на это уйдёт меньше трёх недель. Ведь когда, ты говорила, к нам приезжает царский казначей?
— По моим подсчётам, с учётом всех храмов, что находятся на его пути сюда, мы встретимся с ним через две с половиной или три недели, — помедлив, ответила Сидури.
— Если мы возьмёмся за дело не мешкая, у нас будет достаточно времени, чтобы как следует подготовиться к этой встрече, — сказала Ану-син и, повернувшись, решительным шагом направилась к эгипару.
Глава 23. Оннес
Ану-син стояла на верхней террасе зиккурата, величественно скрестив руки на груди, и не шевелилась. Длинные нити серебряных, сердоликовых, агатовых, лазуритовых бус ниспадали как покрывало от самого головного убора и шейных украшений до талии; пёстрая, украшенная оборками юбка почти скрывала носки зелёных, тоже шитых бусинами сапожек. Огромный парик, перевязанный тройной нитью сердоликовых и лазуритовых бусин и закреплённый на затылке с помощью золотого гребня, обводил точёную линию щеки. Широкий золотой обруч с гирляндой золотых колец составлял нечто вроде помоста для всей искусной постройки традиционного головного убора, предназначенного для верховных жриц — энту. Хотя Ану-син занимала высокий сан сангу, а верховным жрецом богини по-прежнему оставался Илшу, она намеренно выбрала этот роскошный головной убор для встречи с царским чиновником. Ей хотелось, чтобы ассириец сразу понял, с кем имеет дело, и это придало бы ей больше уверенности в предстоящем разговоре.
Нельзя сказать, что Ану-син так уж тревожилась в преддверии встречи с посланником ассирийского царя. Скорее, напротив: её замысел наполнить храмовую казну серебром удался, и она могла гордиться своими успехами в должности сангу. Доходы храма увеличивались изо дня в день, а вместе с ними росло почтение, которое ей оказывали жрицы и сам эн Илшу. Как и говорила Сидури, старика не пришлось долго уговаривать. Он сразу понял, что новый вид жертвоприношений это единственная быстрая цель приобретения средств, с помощью которых можно добиться процветания храмового хозяйства. Отныне кадишту отдавались паломникам столько раз, сколько раз находились желающие платить им, и все деньги, выручаемые от разврата, считались жертвой, принесённой на алтарь Иштар. Слух о нововведении в культе богини не замедлил распространиться по окрестностям, и паломники, с восторгом приняв его, устремились в храм Иштар, Дарующей воду, из всех уголков Аккада. Они знали, что в обители богини любви их ждут искусные ласки молодых женщин, большие или меньшие, — смотря по вознаграждению.
Тогда, в разговоре с Сидури, когда Ану-син поделилась с ней своим замыслом, она сказала, что извлекла полезный урок из уловки Япхатум с пожертвованиями на хор. Но она не призналась подруге в том, что впервые её на эту мысль натолкнули воспоминания о случившемся в нухаре. Перстень Эришума, который ассириец оставил на алтаре богини после того, как овладел девушкой, был не чем иным, как платой за содеянное. Он взял её, как уличную девку или как блудницу из Дома утех, и он заплатил ей — как заплатил бы любой продажной женщине. И, вспоминая об этом, Ану-син подумала: если богиня не вняла тогда её мольбам о заступничестве, значит, ей было угодно то, что случилось в нухаре, перед её алтарём. И если уж ей по сердцу подобные жертвоприношения, то отчего бы не сделать их постоянным источником дохода в её земной обители?..
Ану-син по-прежнему не двигалась и безотрывно глядела на далёкую дорогу.
Обитатели храма, жрицы, рабы, выстроились поодаль, тоже не смея пошевелиться, пока сангу не подаст знака. Эн Илшу на встрече с царским казначеем не присутствовал: из-за слабости в ногах старик уже не мог подниматься даже на нижнюю террасу зиккурата, и поэтому с затаённой радостью возложил свои обязанности на Ану-син.
Наконец вдали, на изломе берега, показались муравьиной чередой вооружённые всадники. Блики полуденного солнца вспыхивали на шлемах конической формы и тяжёлых медных доспехах, грозно сверкали сквозь пыль копья и мечи. Это были ассирийцы.
Только когда всадники въехали на дорогу, которая вела к святилищу, Ану-син обернулась к замершим в ожидании служителям и, подняв правую руку, громко сказала:
— Едут!
Тотчас гулко забили тамбурины, зазвенели трещотки и систры, а над головами собравшихся во дворе зиккурата полетели волшебные голоса жриц, запевших гимн во славу Иштар. Музыка, хотя и не праздничная, лилась торжественно и величаво.
Всадники выезжали из ворот, заполняя теменос. Лишь когда они приблизились к зиккурату, Ану-син стала медленно спускаться по ступеням, чтобы встретить царского казначея и его свиту. Её лицо было спокойно, и только глаза, полуприкрытые длинными густо накрашенными ресницами, выдавали её волнение. Сумеет ли она сдержаться, сумеет ли не выдать чувств, которые удушливой волной бессильной ярости обдавали её каждый раз, когда она думала об ассирийцах?..
