— Эти слухи первыми распустили сами мужчины, — сказала она с печалью в голосе. — Когда-то жрицы Ишхары носили одеяние, подобное прочной сети, которое мог разорвать лишь чрезвычайно сильный человек. Только такой мужчина — могучий, страстный, неудержимый — получал право обладать служительницей богини. Но с веками порода мужчин ослабела, огонь неистовых чувств уже не захватывает их как в прежние времена. Одного желания недостаточно — Ишхаре-Лилит угодна необычайная мощь, чувственная ярость. Нынешние мужчины знают о своей немощи и поэтому мстят необоримой вечно искушающей Ишхаре-Лилит своим злословием и невежеством. А в лице богини они мстят всем женщинам — за далёкое прошлое, за времена своего бездействия и подчинения…
Сидури помедлила и затем, обратив свой взор на внимавшую её речам девушку, продолжила:
— Помнишь, на одном из занятий я говорила об эпохе безграничной власти женщины и о том, как эта власть была для неё утеряна? Так вот, Ишхара — олицетворение той эпохи. Кровное родство определялось по линии женщины, матери, и мужчина был полезен своему племени тем, что оплодотворял женщину, заронял в её лоно семя новой жизни. Что был в сравнении с женщиной — хранительницей домашнего очага и мира грубый, склонный к раздорам и насилию мужчина? Увы, эпоха любви и милосердия, связанная с именем Женщины, оборвалась, когда к власти пришёл Мужчина… Да простит меня Мардук, но я хочу, чтобы ты, Ану-син, знала, что миф о сотворении мира придумали в утешение собственному тщеславию мужчины, пожелав навеки забыть о женской первооснове вселенной. Они — руками Мардука — уничтожили Тиамат, породившую всё сущее на земле, возвеличили своего бога-мужчину, а нам в утешение позволили почитать лучезарную, несущую жизнь Иштар. Да только они так и не осознали, что Иштар-Воительница это и есть древняя Ишхара, владычица жизни и смерти.
— Ты поклоняешься Иштар так же, как когда-то поклонялась Ишхаре? — неожиданно вырвалось у Ану-син.
— Ты догадалась? — В голосе Сидури не было и тени удивления.
— Это было нетрудно, — ответила ей девушка. — Ты говоришь об обеих богинях с равной любовью, только об Ишхаре — с любовью прошлого, об Иштар же — настоящего.
— Я — потомственная жрица Ишхары, — призналась Сидури, — и одна из прямых наследниц той жрицы, которая создала и сохранила для нас это древнее святилище. Она сама была дочерью предыдущей верховной жрицы и матерью следующей. Служению Ишхаре таких, как я, посвящают с первых дней жизни, и мы остаёмся верными клятве до самой смерти, хотя и скрываем это в почитании других божеств. Из поколения в поколение мы прикидываемся теми, кому не страшны гонения, клевета и ненависть. За многие сотни лет существования в подполье сменили одна другую сотни верховных жриц. Что мы знаем о каждой из них? Только одно: о каждой то же, что и обо всех других. Были среди них и удивительные женщины, обладавшие мудростью или непреклонностью, безрассудной смелостью или зоркой проницательностью. И были такие, которых называют «избранными». Но о них я расскажу тебе в другой раз…
Жрица умолкла, и Ану-син, отведя взор от изваяния богини, заметила, что Сидури смотрит на неё в упор и на лице её играет странная улыбка.
— Ты должна кое-что узнать, — снова заговорила она негромким голосом. — Дело в том, что с тех пор, как последняя «избранная» покинула храм, место верховной жрицы богини пустует. Я не имею права занять его, потому что вступила в законный союз с мужчиной, а по традиции служительницы Ишхары должны соблюдать безбрачие. Но, помня о священном долге, я не могу допустить, чтобы огонь на алтаре моей богини угас навсегда.
— Тогда кто же займёт это столь почётное место? — спросила Ану-син, хотя и сама уже знала, каким будет ответ.
И она не ошиблась.
Глава 21. Возрождение
Ану-син показалось, будто каменный пол уходит у неё из-под ног, а стены древнего святилища раздвигаются, впуская внутрь не то лунное, не то солнечное сияние. Она прижала ладони к пылающим щекам и в благоговейном молчании воззрилась на жрицу Ишхары-Лилит.
— Это неожиданная и великая честь для меня, — наконец проговорила девушка, с предельной ясностью осознав суть предложения Сидури. — Только разве может стать верховной жрицей Ишхары девушка, потерявшая невинность? И ведь ты сама сказала, что занять этот высокий сан имеют право лишь потомственные жрицы: от матери к дочери…
— Позволь мне пока не отвечать на твой последний вопрос, — Сидури решительно уклонилась от объяснений. А потом прибавила: — Что же касается первого, не беспокойся: в культе Ишхары нет тех строгих правил, которых придерживаются верховные служители Иштар. И сейчас мне нужно услышать только твой ответ: согласна ли ты принять свой новый жребий и стать верховной жрицей Ишхары — первозданного облика Иштар?
Ану-син молчала. Её по-прежнему удерживал какой-то неопределённый, почти мистический страх.
— Если ты не можешь решиться из-за воспоминаний о том, что произошло этой ночью в нухаре, постарайся отбросить все сомнения. В конце концов из всего, даже из зла, нужно уметь извлекать выгоду. Поверь, другого такого случая тебе не представится: либо ты — верховная жрица Ишхары, либо — никто.
Ану-син поразила суровая правда слов Сидури — ведь она сама думала так же. Что ждало её в святилище Иштар после того, как она, познав насилие, потеряла целомудрие? Ей самой, как и тем девушкам, которые готовились стать высшими жрицами надитум, отныне предстояло участвовать в оргиях, отдаваясь паломникам, наравне с кадиштум. И если уже ничего нельзя изменить, то отчего бы не вознести свой дух осознанием принадлежности к высшей жреческой касте — пусть и замкнутой, и древней, и полузабытой?
— Я согласна, — наконец ответила Ану-син с внутренним трепетом, но с таким уверенным видом, на какой только была способна.
— Тогда нам нужно поторопиться. Ночь близка к концу! Приступим же к обряду немедленно!..
Ану-син задыхалась от горячего, пропитанного благовониями воздуха, который веял от огня, зажжённого жрицей Сидури на четырёх тяжёлых треножниках. И этот воздух, и сверкание драгоценных камней на синем покрывале за спиной богини, и начертанные на стенах загадочные символы как будто давили своей тяжестью. Ни здесь, перед алтарём древней богини, ни за стенами капеллы не было слышно ни звука.
Сидури, лицо которой было покрыто ритуальной раскраской, медленно приблизилась к алтарю; она принесла стеклянный шар с крышкой, с горевшим внутри него голубоватым пламенем, и алебастровый сосуд, в который собрала кровь жертвенного барашка.
Неожиданно за стеной капеллы, в которой находились посвящаемая и посвящающая, раздались одновременно звуки китары и тростниковой флейты. Сидури, бережно опустив на пол принесённые ею сосуды, начала мерно ударять в ладоши и покачиваться всем телом; глаза её были закрыты, голова чуть откинута назад.
Ану-син, которая была уверена, что в капелле нет никого, кроме них двоих, удивилась звучавшей из-за стен мелодии, но ничего не сказала, боясь прервать обряд. Девушка распустила волосы, встряхнула ими так, что они обволокли её гибкий стан подобно покрывалу. Она шептала молитвы, повторяя их за Сидури, и раскачивалась так же, как Сидури, в такт набиравшей силу и темп музыке; её одежды, разорванные, со следами крови, одна за другой падали к её ногам, подобно увядшим лепесткам. Затем Ану-син, повинуясь указаниям жрицы, распростёрлась на полу и позволила вылить на себя кувшин холодной воды, совершив ритуальное омовение.
