— Сила твоего духа велика, — наконец проговорил Эришум, — но всё же не настолько, чтобы противостоять моим желаниям.
Он вышел, с грохотом захлопнув дверь. Ветер, залетевший в дверной проём, всколыхнул пламя в чаше перед алтарём. Огненные языки, обнявшись с тенями, заметались в безумной пляске. Потом всё замерло.
Оставшись одна под мрачными сводами нухара, Ану-син дала волю своим слезам. Выплакав горечь позора и унижения, она встала и медленно приблизилась к алтарю. Ненависть продолжала жечь её раскалённым железом, никаких других чувств больше не осталось в её измученном сердце. Дрожащими пальцами Ану-син поднесла к жертвеннику пропитанный девственной кровью лоскут платья и положила его рядом с перстнем Эришума. Затем, подумав немного, она взяла перстень и крепко зажала его в своей ладони.
Глава 20. Сидури и её богиня
Монотонный вой, в который слились стенания и плач, наполнил ночь. Пламя от брошенных на землю факелов переходило с куста на куст, с дерева на дерево, охватывая весь двор, и пышная листва казалась задымившимся вулканом. Посреди двора, напротив зиккурата, устремившегося вершиной к небу и возвышавшегося над земными горестями, горел, как на поле битвы, когда сжигают убитых, большой костёр. В нём сгорали, вместе с осквернёнными одеждами готовившихся к «посвящению» в жрицы дев, их мечты и надежды. Сами девушки сидели вокруг костра, поджав под себя ноги, и, посыпая голову пеплом, плакали и стенали; служительницы богини, которым посчастливилось принять обряд год назад, стояли в стороне, растерянно глядели друг на друга и молчали. Но были и такие, чьи скорбные крики смешивались с плачем храмовых учениц. Эти женщины прощались с мёртвыми: тела стражников храма Иштар, Дарующей воду, были уложены вдоль стены зиккурата в длинный ряд. Их копья и острые мечи, которые они посмели обратить против ассирийцев, лежали здесь же, на пропитанной гарью и кровью земле. Все эти молодые мужчины родились и выросли в стенах храма, и многие из них приходились родственниками или друзьями оплакивавшим их жрицам. Среди убитых стражников были также тела двух жриц: одна из них так яростно отбивалась от насильников, что те предпочли убить её; другая, которая должна была стать надитум, не вынесла потери невинности и покончила с собой. Рыдания усиливались, слёзы одних женщин вызывали плач других, вопли прощавшихся с мёртвыми близкими становились исступлённее.
Потрясённая открывшимся её взору зрелищем, Ану-син стояла на верхней террасе зиккурата, не в силах сдвинуться с места. Её плечи, на которые было накинуто покрывало со скамьи, стоявшей у одной из стен нухара, дрожали как от холода. Взгляд её широко раскрытых глаз, в которых отражались багряные всполохи, был неподвижен; лицо было бледнее холодного лика луны. В висках у неё стучало до головокружения; сознание было притуплено, как у пьяной.
Но вот кто-то внизу ударил в тамбурин, и этот звук, глухой и скорбный, заставил Ану-син вздрогнуть. Девушка начала медленно спускаться по лестнице — ступенька за ступенькой, пока не очутилась внизу, перед дверью между боковыми портиками, где были расположены жилища храмовых служителей. Она застыла на месте, прислушиваясь: из полуоткрытой двери доносилось невнятное глухое бормотание. Чувствуя стеснение в груди, Ану-син толкнула дверь и вошла.
В глубине одной из келий горела висячая лампа в форме остроносой лодки, она бросала на стены колеблющиеся пятна света. Одно из таких пятен освещало стоявшего на коленях верховного жреца Иштар: низко склонив голову, старик вздыхал и бормотал неясные слова. Осторожно обойдя жреца со спины, Ану-син внезапно замерла на месте, поражённая увиденным. Оказалось, эн Илшу склонился над телом Япхатум, бережно поддерживая её за плечи обеими руками; голова женщины с открытым ртом и остановившимися глазами не оставляла ни малейших сомнений: жрица-сангу была мертва; кровавая пелена, обагрившая её одежды, расплывалась по полу.
Как только Ану-син приблизилась к жрецу, он обернулся и вдруг, задрожав всем телом, стал призывать богов. Он не виновен! Он ничего не мог сделать! Он всего лишь старик — слабый, жалкий и беспомощный!
— Эти дикари всё разграбили! — кричал эн Илшу осипшим голосом. — Всё изломали, всё уничтожили! Проклятие! Я этого не переживу! О, отчего демоны Эрешкигаль не сжалились надо мной и не послали мне смерти? Отчего владычица подземного царства послала Намтара за Япхатум и всеми теми мальчиками, которые храбро защищали обитель Иштар, но пощадила меня, старика?
Слёзы текли по его тёмному изборождённому морщинами лицу, как зимний дождь по развалившейся глиняной стене.
Но вдруг он умолк; залитое слезами лицо перекосилось от обуявшего его ужаса — как если бы перед ним вместо Ану-син предстала сама владычица мёртвых грозная Эрешкигаль. Не отводя от девушки расширенных глаз, жрец медленно поднялся и отступил в угол; потом сделал шаг к Ану-син и, протягивая руку, крикнул:
— Свершилось святотатство!
После этого эн Илшу схватился за голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, заскулил и завыл, как побитый пёс. Если ещё существовало горе страшнее того, которое он уже пережил, то оно настигло старого жреца сейчас, при виде полуобнажённой Ану-син.
— О боги, боги, вы посмеялись надо мной! Жестокие, непостоянные, завистливые! Вы позволили мне заглянуть в Книгу судеб, вы дали мне надежду, а потом отняли её! Всё пошло прахом, всё! Горе мне, горе!..
Неожиданно на плечо Ану-син опустилась чья-то лёгкая ладонь, и девушка, вздрогнув, обернулась.
— Это ужасно, это чудовищно, но, поверь, всё можно пережить, — проговорила Сидури, глядя на девушку упорным взглядом своих блестящих тёмных глаз. — Горечь потерь, тяжкие испытания, неоправданные надежды несут не только боль и разочарование — в какой-то мере они закаляют нашу волю. Испытай свою волю, Ану-син, вознеси свой дух…
— Ты призываешь меня быть сильной, призываешь забыть о том, что случилось, — отозвалась Ану-син, и в бездонной глубине её глаз вспыхнули искорки бессильной ярости. — Но для чего? Как можно забыть то, из-за чего в одночасье потерял смысл всей жизни?
В ответ на полное боли и отчаяния замечание девушки Сидури едва заметно качнула головой; в свете лампы сверкнули вдетые в её уши золотые квадратики с изображённым на каждом из них скорпионом.
— Ты ошибаешься, полагая, что у тебя больше нет будущего, — возразила она и прибавила, уточнив: — того будущего, к которому тебя готовили в храме.
— Ах, Сидури! — воскликнула Ану-син. — Ни ты, ни эн Илшу, ни кто-либо другой не может изменить непоправимого!
Она отступила от жрицы, и Сидури удивилась её безысходному горю и жгучему чувству вины; девушка думала не о своей судьбе, а лишь о том святотатстве, в котором считала себя соучастницей.
— Повторяю: ты ошибаешься, Ану-син, — твёрдо проговорила жрица. — Пройдёт время, расцветут радость и новая жизнь! И ты, избранница богов, однажды воскреснешь подобно Таммузу, возрождающемуся каждой весной!
— О чём ты говоришь? — изумилась Ану-син. — Зачем даёшь мне ложные надежды?
