— Я знал, я был уверен, что самое ценное старик прячет здесь, — заговорил Эришум, разглядывая девушку с откровенной похотью. — Что ж, хитрый лис не зря так боялся за тебя — ты и вправду очень хороша. Верно, ты и сама знаешь, насколько ты хороша…
Советник ассирийского царя был пьян и оттого ещё более омерзителен.
— Тебя следовало бы прятать в крепости, за недоступными валами и мощными стенами, — продолжал он, буравя девушку тяжёлым взглядом. — Да и то было бы тщетно: ведь для Эришума, если он чего-то пожелает, не существует никаких преград.
Ассириец приблизился к Ану-син уже вплотную и, протянув руку, провёл по её щеке влажной от сикеры и пота ладонью. Девушка с гневом и отвращением оттолкнула его.
— Ах, вот как! — вскричал Эришум, свирепея. — Дикая кошка выпускает коготки! Да только она, видно, не знает, как бывает больно, когда их обламывают!
— Оставь меня в покое, — сказала Ану-син, изо всех сил стараясь сохранять холодное спокойствие.
Сейчас, глядя на ассирийца, она вспомнила человека, чьей женой так и не стала. Эришум и Киссар походили друг на друга, внушали невольный ужас своими откровенными животными желаниями и грубым телом. «Похотливые самцы», — подумала Ану-син с презрением.
— Да знаешь ли ты, несчастная, кто стоит перед тобой?! Знаешь ли, что мне довольно лишь пошевелить пальцем, чтобы этот храм превратился в груду развалин, под которыми нашли бы себе могилы и ты сама, и твои подруги-жрицы?
Ану-син продолжала дерзко и надменно смотреть ассирийцу в глаза, несмотря на то, что её душила холодная ярость, заглушившая все её предыдущие страхи.
— Мне безразлично, кто стоит передо мной, если этот человек не внушает ничего, кроме отвращения, — отозвалась девушка всё тем же невозмутимым тоном.
Эришум на мгновение потерял дар речи. Его маленькие глубоко посаженные глаза округлились от изумления.
— Ах, ты дрянь, — придя в себя после неожиданного оскорбления, прошипел он. — Если бы ты не была столь хороша, столь обольстительна, я бы с радостью отдал тебя на поругание моим воинам. Уж они втолковали бы тебе, как такой дикарке следует себя вести с благородным господином!
На лице ассирийца промелькнула самодовольная и злая ухмылка.
— Я очень скверный человек, но не настолько, чтобы лишать тебя удовольствия подарить свою невинность царскому советнику, — после этих слов Эришум схватил Ану-син за руки и сильным рывком притянул к себе.
Он до боли сжал её ладони, но девушка даже не поморщилась, не застонала — она продолжала упрямо смотреть ему в глаза.
Ану-син стиснула зубы. Яростное упорство овладело ею. Нет, она не позволит этому варвару унизить себя; в этом ей поможет богиня, служению которой она посвятила свою девственность и на заступничество которой имела право уповать.
— Ты по-прежнему не желаешь знать, с кем говоришь? — хрипло спросил советник ассирийского царя, пожирая девушку взором почуявшего добычу хищника.
— Нет, — ответила Ану-син, пронзая его презрительным взглядом.
— Но ты узнаешь, — прорычал взбешённый её непреклонностью Эришум, — ты узнаешь, надменная дикарка, что говоришь с мужчиной! — выделив последнее слово, закончил он и притиснул девушку к себе, до хруста сжав её изящное тело в своих медвежьих объятиях.
Ану-син попыталась вырваться, но тщетно.
— Если ты совершишь то, что задумал, Владычица Иштар покарает тебя своим гневом — ведь ты оскверняешь её святилище, её обитель! — задыхаясь от охватившего её волнения и мощной волны страха, проговорила девушка.
Нет, повторяла она про себя, с помощью богини она не позволит этому негодяю унизить себя, растоптать своё достоинство, свою честь. Лишённой целомудрия, ей никогда не стать высшей жрицей Иштар, она не сможет принять обряд «посвящения», к чему её так тщательно готовили и чего она ждала все эти годы с такими светлыми надеждами.
Смех, который раздался в ответ на её слова, оглушил Ану-син и зловещим эхом прокатился под сводами нухара.
— Ты не забыла, что Иштар покровительствует любви? — с кривой усмешкой проговорил Эришум. — Её обитель — обитель любовных утех!
После этих слов он склонился к Ану-син и жадно впился в её безмолвные уста.
Хотя с уст девушки не слетело ни единого слова, ни единого звука, в душе, в мыслях своих она отчаянным криком призывала теперь уже не богиню, которая так и не вняла её мольбам. Ану-син звала Киран, тень которой должна была стать преградой между ней и ассирийцем, защитить её, уберечь, спасти. И тень верной гиены явилась — Ану-син кожей ощутила её присутствие, каким-то внутренним слухом уловила угрожающее рычание зверя, готового вступиться за свою хозяйку. Однако радость Ану-син тут же снова сменилась страхом. Некая тень из ниоткуда внезапно возникла над головой ассирийца словно огромное чёрное пятно, очертаниями напоминавшее гигантскую фантастическую птицу. Ану-син была уверена, что слышит хлопанье крыльев, и даже ощутила на своей коже потоки воздуха от их широкого размаха. Неожиданное появление крылатой тени отняло у Ану-син её последнюю надежду на спасение. Тени Киран было не по силам одолеть этот невероятно мощный сгусток злобы, ярости и ещё чего-то тёмного, первозданного и глубинного, как недра Тиамат. Ану-син не успела понять, что произошло с тенью гиены, как она вдруг исчезла: растворилась ли в воздухе, признав своё поражение, отступив и оставив её одну, или погибла, поглощённая крылатой тварью. Какое-то время чудовищная тень ещё висела над Эришумом, а потом свернулась и прижалась к ассирийцу, словно хотела слиться с ним.
Ану-син ещё не пришла в себя от всего увиденного и пережитого, как Эришум, разорвав на ней платье, бросил её на пол. И не было сил оттолкнуть его могучее, подмявшее её под себя тело, и не было сил закричать от унижения, боли и ужаса. Неодолимый ужас, ужас девушки, которая не знала мужчину, обуял Ану-син. Всё, что происходило с ней, она приняла как самый жуткий в своей жизни кошмарный сон, сотканный из боли, унижения и насилия.
… Когда Ану-син открыла глаза и в пелене слёз разглядела Эришума, который стоял в стороне и спокойно поправлял свои одежды, её охватило жгучее чувство ненависти. Это был не сон, нет! Девушка склонила голову и закрыла лицо руками. Ей хотелось умереть, исчезнуть из этого мира, как это сделала тень Киран, бесследно раствориться в воздухе. Дрожа от холода, стыда и боли, Ану-син сидела на полу, прикрывая обнажённую грудь тем, что осталось от её платья.
Не глядя на девушку, Эришум прошёл мимо неё к алтарю и, сняв с мизинца широкий золотой перстень с крупным, сверкающим, как кровавая слеза, камнем, положил его на жертвенник. Затем обернулся и, выгнув бровь, в изумлении уставился на Ану-син. Он ожидал волну гневных проклятий и реки слёз, поток оскорбительных слов или жалобных упрёков, но никак не этого молчания, поглотившего столько муки, отчаяния и боли.
Ощутив на себе его взгляд, Ану-син вскинула голову. На миг глаза мучителя и его жертвы встретились, скрестились как два острых, высекающих искры клинка.
