Ану-син слушала и украдкой разглядывала неожиданную спасительницу. Смуглое узкое лицо с тонкими чертами, миндалевидные глаза, короткий подбородок.
— Ты ведь не из Аккада? — вырвалось у неё.
Женщина покачала головой.
— Я родом из Египта, — с уловимой грустью ответила она. — Мне не было и двух лет, когда ассирийцы ворвались в нашу страну, убили моего отца, а нас, троих детей, с матерью увели в плен. Мы жили в Ассирии, пока не началась война с Аккадом. Наш господин повсюду возил нас за собой, и однажды мы попали в засаду аккадских воинов… Меня взял в жёны молодой редум*, который, к несчастью, оказался сыном этого негодяя Нитени. Спустя какое-то время мой муж умер, оставив меня на растерзание своему жестокосердному отцу. В замужестве, столь коротком и безрадостном, я не познала счастья материнства, и Нитени, пользуясь законами вашей страны, лишил меня земли и части дома, которыми владел мой муж, да будет спокойствие его этемму. Теперь меня все зовут рабыней Истерим…
В воздухе, пропитанном душистым запахом сена, на время повисла тишина, изредка нарушаемая лишь блеянием овец за перегородкой. В полумраке Ану-син различала их копошащиеся спины.
— Ты не боишься, что Нитени накажет тебя, когда узнает, кто помог нам бежать? — первой нарушила молчание Ану-син.
— Я ненавижу его, — тонкое лицо египтянки исказилось от злобы. — Всему когда-нибудь приходит конец — на этот раз и моё терпение лопнуло. Я и так слишком долго ждала… Ваше бегство — моя лучшая месть Нитени. Впервые ему попался такой крупный улов — красивые и здоровые юноша и девушка — и впервые он ничего за это не получит. А ведь он оценил вас сразу, как только вы появились у порога его дома, — это у него уже давно вошло в привычку.
Рабыня Истерим умолкла и настороженно прислушалась.
— Разбуди своего брата, быстрее! — встревоженно сказала она Ану-син. — Мне кажется, они уже идут… Да, да, я слышу голоса!
Ану-син бросилась к крепко спавшему Бализану, который улыбался чему-то, как пребывающий в блаженном неведении младенец. Его нелегко было разбудить, и девушка в отчаянии схватила миску с холодным молоком и выплеснула его юноше в лицо.
— Бежим! Скорее! — крикнула Ану-син, хватая Бализану за руки. — Потом я тебе обо всём расскажу! Потом — когда спасёмся!..
Редум — род воина.
Глава 4. Прощание с Бализану
…Бализану с трудом поднял веки: над ним проплывали пушистые молочно-белые облака. Он чувствовал себя усталым, разбитым. Мучительно болела голова, но более страшную боль причиняла всему телу рана в боку. Его одежда была обильно пропитана кровью.
Всё, что с ним случилось после того, как он бежал из родительского дома, казалось ему удивительным сном. Сначала были счастливые мгновения: блестели глаза любимой девушки, звучала неземная музыка её голоса, в воздухе витал сладкий аромат её волос. Они были вдвоём, и Бализану мечтал о том, что отныне их никто и ничто не разлучит. Впереди их ждали увлекательные приключения, невиданные города — бескрайние дали манили их, сулили новые захватывающие открытия…
Потом… потом вдруг всё переменилось в мгновение ока. Крестьянин, которому он был готов целовать руки за место под крышей, предал их. Они с Ану-син успели бежать из дома, ставшего для них ловушкой, но, едва Бализану отплыл от берега, как его постигло несчастье: в бок ему вонзился брошенный одним из преследователей дротик. Юноша упал на дно челнока…
Бализану пошевелился и глухо застонал от боли. На его стон тут же откликнулся радостный вскрик:
— Хвала Энлилю, ты жив! А я боялась…
— Ты здесь, Ану-син? — оживился Бализану, и его бескровные губы растянулись в счастливой улыбке.
— Конечно, друг мой, я здесь, с тобой, — Ану-син склонилась над ним: её лицо, которому, по мнению влюблённого юноши, не было равных по красоте ни на земле, ни на небе, закрыло облака.
Бализану был безмерно, несказанно счастлив: она с ним, она не ушла, не бросила его умирать. Ему хотелось, чтобы она положила руку на его лоб, тихонько спела бы свою загадочную песенку на незнакомом языке, хотелось, чтобы она смочила водой его губы, а лучше — напоила бы его своим поцелуем…
— Где мы? — слабым голосом спросил Бализану и попытался подняться, но тело, обессиленное от потери крови не слушалось его.
— Мы в нашем челноке, — ответила Ану-син и, погладив его по щеке, прибавила: — Не бойся, опасность миновала. Одно весло, когда ты, падая, выпустил его из рук, утонуло, но я неплохо управляю челноком и тем, что у нас осталось.
— Бедная моя, как тебе, должно быть, тяжело, — ласково проговорил раненый, с любовью глядя на девушку. — Ты сотрёшь в кровь свои нежные ладони, ты выбьешься из сил, а я, увы, ничем не смогу помочь тебе…
— Не думай об этом. Тебе надо подкрепиться. У меня есть немного хлеба и сыра — рабыня Истерим успела сунуть мне за пазуху перед тем, как мы бежали…
— Я не хочу есть, — отозвался Бализану и снова закрыл глаза.
Мгновение спустя, облизнув кончиком языка сухие потрескавшиеся губы, он прибавил:
— Это тебе нужны силы… Ты должна поесть…
Ану-син откусила маленький кусочек сыра и с трудом проглотила его. Затем, бросив на Бализану быстрый взгляд, пересела поближе к носу челнока и взяла в руки весло.
Челнок тронулся, потом пошёл, всё ускоряя и ускоряя ход. Близился вечер; речной воздух становился сырым. Мимо проплывали безлюдные пустынные берега: то каменистые, безжизненные, голые, то глинистые, с островками шелестящего тростника; пологие, обрывистые, снова пологие, снова обрывистые…
Ану-син гребла, не останавливаясь, хотя из-за усталости и кровавых мозолей на ладонях делать это становилось всё труднее. Она зорко всматривалась в даль в надежде увидеть либо встречную лодку, либо какое-нибудь поселение. Люди помогли бы ей перенести Бализану на берег, показали бы, как нужно лечить его рану… Девушка перевела взгляд на притихшего юношу. Он снова впал в забытьё.
Ану-син положила весло и, поднеся руку ко лбу, вытерла выступившие на нём капельки пота. Глубокий, полный горечи вздох вырвался из её груди. О как же она ещё слаба, неопытна, беспомощна! Одна — и некому ей помочь…
Отдохнув немного, девушка снова взялась за весло.
Бализану слабо и протяжно застонал, потом жалобным голосом произнёс её имя.
Дрожь пробежала по всему телу Ану-син от звука его голоса; она поднялась и приблизилась к юноше. Наклонившись над ним, девушка замерла неподвижно, точно вдруг окаменела: Бализану, казалось, утопал в собственной крови.
— Ану-син! Любимая моя!.. — отчётливо произнёс на этот раз юноша и медленно поднял веки. В его взоре, устремлённом на девушку, вспыхнул свет, который, впрочем, тут же погас.
Ану-син приблизила к нему своё лицо и дрогнувшими губами коснулась его лба. Он был холодным. Её сердце сжалось от внезапной боли и тоски: неужели она потеряет его, своего доброго преданного друга?
