— Можешь называть меня почтенным Табией, — нетерпеливо прервал её человек в тюрбане. И снова задал вопрос, на этот раз повергший Баштум в ещё большее смятение: — Ты узнала, кем была та женщина и от кого она зачала ребёнка?
— Заклинаю тебя семью демонами, господин, — вскипела маленькая женщина, — для чего ты расспрашиваешь меня об этом? Кто ты такой?
Но Табия пропустил её возмущённый возглас мимо ушей:
— Ты же видела, — наседал он на Баштум, — ты не могла не видеть то клеймо у неё на предплечье? Разве тебе не хотелось узнать, кто отмечен таким клеймом? И разве она перед тем, как отправиться в Страну без возврата, не открыла тебе свою тайну?
Баштум задрожала. От этого человека исходила необъяснимая, но явная угроза; ему было известно то, о чём поклялись никогда не вспоминать Сим, Техиб и она, Баштум.
Маленькая женщина припала к стопам Табии:
— Сжалься, добрый человек! Сохрани это в тайне и больше не требуй от меня признаний! Это убьёт моё старое сердце…
Баштум была не в силах продолжать; у неё перехватило горло и губы шевелились беззвучно.
В ответ на её слова Табия удовлетворённо усмехнулся: он получил подтверждение своим догадкам и теперь точно знал, что ему нужно сделать.
Уходя, он насмешливо бросил Баштум:
— Знай ты о моих намерениях, вряд ли назвала бы меня добрым человеком!..
А толпа у «димту» всё возрастала. Люди беспрерывными потоками стекались к Большому дому по всем дорожкам, точно ручейки, устремлявшиеся в Великую реку. Громоздившееся вдали от нищих лачуг строение, которое опиралось на широкий фундамент и состояло из двух выступавших один над другим этажей, в представлении жителей алу полностью соответствовало своему названию. Наверх вела лестница из тамариска, внутрь дома спускались по ступеням из плитняка. При входе сразу попадали в большой открытый двор, где находилась купольная печь с дымоходом. Огонь в печи поддерживал жрец культа домашних богов, которым являлся глава общины — хазанну.
Скоро во внутреннем дворе собралось столько народа, что негде было яблоку упасть. Между деревянными колоннами, подпиравшими балку верхнего этажа дома, стояли родственники невест, а сами невесты толпились у очага общины в ожидании глашатая.
Здесь были люди разного имущественного положения. Женщины поверх просторных рубашек — балахонов носили длинные накидки, те же, что победнее, надевали их просто на голое тело и затягивали поясом. Уложенные в причёски волосы собирали под широкими головными повязками, маленькими шапочками или обручами с прикреплёнными к ним вуалями; сверху прикалывали гребни, цветы, перья. Обладательницы богатого приданого могли похвастаться позвякивающими в ушах, на руках и ногах украшениями.
Мужчины — и особенно женихи — были одеты более пышно. Одни из них облачились в короткие цветные юбочки с кистями либо с гладким краем, которые надевались поверх лёгкой рубашки с короткими рукавами; одеяние других дополняли плащи, драпированные на груди и обшитые бахромой. Разноцветные тюрбаны, из-под которых на плечи ниспадали длинные пряди, или высокие колпаки венчали головы одних мужчин; у других же волосы были уложены в сетку, связаны цветными лентами или сколоты на затылке заколкой; у одних бороды были завиты в тугие трубчатые локоны, у других — заплетены в косички, украшенные пёстрыми шнурами или нитями. Одни были обуты в сапожки с тупыми носками, другие — в сандалии, те, что победнее, и вовсе ходили босиком.
Юноши и холостые мужчины, большей частью вдовцы, поглядывали на девушек, тем самым приводя наиболее застенчивых из них в крайнее смущение. Женихи, особенно те, что были из простонародья, присматривали для себя не красавиц — а девиц, за которых давали деньги. Деньги же выручались от продажи красивых девушек, и таким образом красавицы выдавали замуж дурнушек и калек.
Ану-син впервые увидела такое большое, шумное, пёстрое до ряби в глазах скопление народа и на миг оробела. Приподняв своё покрывало до уровня глаз, она кончиками пальцев прижала его край к пылающей от смущения щеке. Баштум мягко подтолкнула девушку в спину и шёпотом подбодрила её: «Смелее, Ану-син, дитя моего сердца! Ужель ты не видишь, что нет здесь равных тебе?» И хотя Ану-син знала об этом и без напоминания матери, она всё же неохотно подчинилась ей. Что-то сковало её ноги, походка вдруг стала неуверенной, лишённой грациозности.
О, видят боги, как она не хотела быть сейчас в этом доме, среди этих чужих для неё людей! Но разве могла она бежать из алу, не попрощавшись с матерью, не запечатлев на её челе поцелуй, который, возможно, стал бы последним? Ведь она уже твёрдо решила для себя, что никогда не вернётся сюда… И вот она оказалась здесь, повинуясь слёзным уговорам Баштум. Но только ли по этой причине?..
Облачённый в яркие пышные одежды Залилум первым заметил вышедшую в полосу солнечного света, что надвое делила пространство двора, девушку. Она медленно ступала по усыпанному песком и толчёной керамикой полу и стыдливо скрывала тканью лицо, равного которому было не найти во всей общине. Прервав разговор со своими домочадцами и соседями, которые окружали его плотным кольцом, Залилум уставился на девушку так, словно видел её впервые. Его маленький круглый рот, который так и не успел донести до слушателей обрывок какой-то фразы, остался открытым. Окружавшие его люди, а вслед за ними и все остальные, проследив за взглядом почтенного Залилума, также прервали свои разговоры.
Только ощутив на себе столько жадных горящих любопытством взоров, Ану-син почувствовала себя уверенней и медленным, изящным жестом, достойным придворной дамы, опустила покрывало. Гордая своей красотой, она выставляла её напоказ.
— Вот так невеста! — пронёсся над головами собравшихся в «димту» восторженный возглас кого-то из неместных мужчин.
И тут, словно прорвавший дамбу могучий речной поток, зашумела, заволновалась толпа. Перекрывая гудение голосов, до слуха Ану-син доносились громкие слова:
— У неё походка, как у газели!
— А глаза, как миндаль!
— Щёки — что гранатовые зёрна!
— Кожа — словно розовый лепесток!
— Груди, видно, упруги, будто лимоны!
Ану-син остановилась у большой печи, чуть поодаль от остальных невест, прожигавших её взглядами, в которых читались нескрываемые зависть и злоба. Эти взгляды, которые могли смутить любую женщину и заставить её низко опустить голову, Ану-син словно и не замечала. Как не замечала она и похотливых, раздевающих её взглядов мужчин.
Но вот глашатай начал торг. И первой, как самую красивую невесту, на продажу выставили Ану-син. Глашатай объявил, за какую сумму денег её можно купить, и богатые женихи тут же ринулись наперебой набавлять цену. Каждый из них уже видел себя на брачном ложе с юной красавицей. Их глаза искрились азартом небывалой по силе возбуждения игры, из которой победителем мог выйти тот, кто, позарившись на столь обольстительную приманку, готов был в порыве безудержного желания расстаться с последним сиклем серебра.
