Кровь ударила Ану-син в лицо. Задрожали губы. А Син-нури прибавила с ухмылкой, словно добивала свою жертву:
— Ты должна быть благодарна моей матушке за милосердие! А то ведь, знаешь, как порой бывает? Схватят провинившуюся рабыню за косы и таскают до тех пор, пока она от боли вся слезами не зальётся…
Ану-син опустила голову и молча стояла под градом издевательских слов.
Доставалось ей насмешек и оскорблений ещё от одного из детей Залилума и Авасы — их старшего сына Киссара. Этот мальчик, курчавый, как баран, и задиристый, как молодой петух, не давал Ану-син прохода. Он дразнил девочку обидными словами, радуясь тому, что дочь раба-сирийца и сама стала рабыней в доме его родителей, а иногда просто ходил за ней по пятам, так что Ану-син не могла нигде уединиться. А однажды девочка даже заметила, как Киссар подглядывает за ней, когда она, спрятавшись в кустах, справляет малую нужду.
Лишь Убарсин, младший брат Киссара, тот самый мальчик, с которым Ану-син познакомилась на берегу, был не против оказывать ей покровительство. Убарсин не видел того, как Ану-син спасла его от ящера, и никто ему об этом не рассказал. Сама же Ану-син, помня о предупреждении Икиши (наставник мальчика иногда попадался ей на глаза), предпочла держать язык за зубами.
Случалось, Убарсин зазывал девочку в укромный уголок, угощал её лакомствами и твердил, что они должны держаться вместе.
— Мне нельзя дружить с такими, как ты, — говорил Убарсин доверительным шёпотом, — но ты мне ничего плохого не сделала, а других друзей у меня нет.
Ану-син слушала мальчика, но в душе недоверчиво усмехалась. Она не искала ничьей дружбы и тем более не нуждалась в покровителях из семьи Залилума. Ночами, лёжа в своей каморке, девочка мечтала о том дне, когда истечёт срок её кабалы и она сможет отомстить Залилуму за смерть Сима. Она пока не придумала, как именно это сделать, но верила, что через три года станет умнее и сильнее и тогда найдёт верное решение.
Стать умнее ей помог всё тот же Убарсин.
С наступлением месяца сивану* начались занятия в бит туппи — Домах табличек, где обучаться грамоте могли лишь дети из состоятельных семей. Старшего сына Залилум отправил в большой город Ур, где был знаменитый Холм табличек, как называли квартал писцов; младший же должен был только начать своё обучение в Доме табличек, который находился в соседнем с алу Поющие Колосья городке Адаб. От алу до Адаба можно было добраться пешком за час, и Убарсин уговорил родителей, что ему не нужен сопровождающий наставник и что он сам будет ходить в Дом табличек. Залилум похвалил сына, сказав, что тот становится настоящим мужчиной, храбрым и самостоятельным; Аваса же промолчала, поджав губы, будто уже тогда заподозрила что-то неладное.
Ану-син навсегда запомнила тот день.
— Вставай, лентяйка! — Чья-то грубая рука больно встряхнула её за плечо. — Ты слишком много спишь, а день уже начался!
Девочка вскочила и недоумевающе озиралась вокруг, протирая глаза и всё ещё не проснувшись. Обычно её день начинался после восхода солнца, но сейчас было ещё темно, только за горизонтом небо окрасилось розовым.
— Пойдёшь к старухе Эамун, — сердитым голосом продолжала Аваса, вперив свои круглые глаза в лицо девочки. — Принесёшь мне то, что она нальёт в этот горшок. Да смотри, чтоб ни капли не пролила!
И она вложила в руки Ану-син глиняный горшок с широким горлом и двумя выгнутыми ручками.
Эамун была ашипу, целительницей, наученной тем таинственным заклятиям, что передаются от матери к дочери и от отца к сыну из глубины веков. Зная целебную силу растений, Эамун лечила людей своими отварами и мазями, а они платили ей за это зерном, молоком, сыром, финиками — кто чем мог. Жила знахарка в ветхой хижине за оградой алу, но в селении уже не помнили, сама она пожелала отгородиться от людей или её изгнали. Аваса послала свою маленькую рабыню за омолаживающим зельем, а, чтобы никто об этом не узнал, к хижине знахарки нужно было пробраться до того, как пропоют петухи.
С горшком, прижатым к груди, Ану-син вышла из своей каморки и через узкую щель ограды в стене выбежала на улицу. Она стремительно пролетела по переулку, где стоял дом Залилума, бегом промчалась по улочкам селения и выбежала на дорогу, которая вела на околицу.
Ану-син была уже на полдороге к хижине знахарки, когда повстречала Убарсина.
— Давно поджидаю тебя, — заявил мальчик, подступив к Ану-син. И неожиданно спросил: — Пойдёшь в Дом табличек вместо меня?
— Я? Вместо тебя? — изумилась девочка.
— А что такого? Волосы у тебя короткие, как у мальчишки, ты одного со мной роста и возраста. Любой, кто не видел меня и не знает тебя, подумает, что ты это я. И между прочим, наблюдая за тобой, я понял, что ты умеешь притворяться.
— Но для чего тебе это? Ты не хочешь идти в Дом табличек?
Убарсин улыбнулся и заговорщически подмигнул девочке.
— Слушай, что я придумал, — заговорщически зашептал Убарсин, наклонившись к Ану-син. — Сегодня мой первый день в Доме табличек, меня там никто раньше не видел, и если ты постараешься, то займёшь моё место. Я же тем временем смогу порыбачить в своё удовольствие. А потом мы встретимся здесь, и ты отдашь мне таблички и палочки для письма. Пусть дома все думают, что я учусь!
— Твоя затея хитра, однако обман раскроется и мы оба будем наказаны. Только мне от твоего отца достанется больше, — отозвалась Ану-син, покачав головой.
Конечно, она испытывала страх перед гневом Залилума или Авасы, но вместе с тем предложение Убарсина показалось ей очень заманчивым.
Ану-син помнила, как когда-то мать сокрушалась о том, что обучение в Доме табличек недоступно для девочек из бедных алу.
— А разве богатым девочкам можно учиться грамоте? — удивилась тогда Ану-син, полагая, что вкушать радость знаний разрешено только мальчикам.
— Дочки правителей, жрецов и вельмож тоже умеют читать и писать. Если они сами того захотят, — ответила Баштум. И затем прибавила: — А ещё те, что обучены грамоте, не пашут, не ткут, не месят глину. Одежды у них белы, как день, на ногах — красивые кожаные сандалии. У них в доме никогда не выводится зерно и масло. Да и живут они в настоящих, кирпичных, домах, а не в лачугах, как наша…
Продолжая крепко прижимать к груди пустой горшок, Ану-син размышляла. Убарсин не сводил с неё взгляда, полного ожидания и надежды.
— Я должна принести твоей матери зелье Эамун, — наконец, вздохнув, сказала девочка.
— Я сам пойду за ним, а потом отдам его тебе при нашей встрече, — с готовностью ответил Убарсин.
— Что же ты скажешь в Доме табличек завтра и в последующие дни? — Ану-син всё ещё была полна сомнений.
— И завтра, и послезавтра, и потом в Доме табличек будут видеть тебя, а не меня, — Убарсин был настроен очень решительно. — Я буду придумывать для тебя какую-нибудь работу, чтобы моя мать отпускала тебя по утрам из дома, и мы сможем ещё долгое время дурачить всех.
