Похороны происходили в темное снежное утро. Пронизывающий
ледяной ветер чуть не сбил с ног тех, кто нес поблескивающий серебряный гроб от
катафалка к могиле. Все вокруг было унылее тундры.
Позже в загородном клубе, где был сервирован поминальный
завтрак, ко мне подошел мой старый школьный товарищ и сказал:
— Держу пари, когда они его изловят, это будет черномазый.
— Я не удивлюсь.
— Ну, да. Бедняга спит в своей постели, и тут какая-то
черная образина расстреливает его, а потом идет по коридору и стреляет в
бедняжку Кендру. Говорят, она никогда уже не сможет ни ходить, ни говорить.
Сидеть в чертовом инвалидном кресле с утра до ночи! Я в шестидесятых и
семидесятых был либералом, но теперь я по горло сыт их дерьмом. По самый
подбородок сыт.
Эми запоздала. В былые дни ее могли обвинить в том, что она сделала
это нарочно, чтобы оказаться в фокусе всеобщего внимания. Но теперь у нее
имелась веская причина. Она вошла медленно, опираясь на палку. Грабитель,
который поднял стрельбу в ту ночь и украл драгоценностей больше чем на 75 тысяч
долларов, ранил ее в плечо и ногу и бросил так, видимо, сочтя убитой… Как
Кендру.
В черном платье и черной вуали Эми выглядела чертовски
эффектной. Черный цвет придавал ей траурную сексуальность.
Выстроилась очередь. Следующий час Эми принимала
соболезнования стоявших в очереди, как и накануне в морге. Были слезы и смех со
слезами, и ругательства со слезами. Старики выглядели ошарашенными — мир стал
абсолютно непостижимым: вы богаты, а к вам в дом все равно вламываются и
убивают вас в вашей собственной постели. Пожилые кипели гневом (т. е. проклятые
черномазые!), а у молодых был скучающий вид (Рэнди же был алкоголиком, который
еле держался на ногах и шипал всех молоденьких девушек за ягодицы — ну и что,
если он издох, извращенец?).
Я был последним в очереди, и, увидев меня, Эми затрясла
головой и зарыдала.
— Бедняжка Кендра, — сказала она. — Бедняжка! Я знаю, как
много она значила для тебя, Роджер.
— Мне бы хотелось навестить ее сегодня вечером, если можно.
В больнице.
Эми еще раз всхлипнула под вуалью.
— Не думаю, что стоит. Доктор говорит, ей необходим покой. А
Вик сказал, что утром у нее был очень утомленный вид.
Пуля вошла ей в голову чуть ниже левого виска. По всем
законам ей следовало бы мгновенно умереть, но боги были в игривом настроении и
позволили ей жить — парализованной.
— Вик? Какой Вик?
— Наш медбрат. Ах, я забыла! Ты же его не видел, верно? Он у
нас только с воскресенья. Очень милый. Его рекомендовал один из хирургов. Ты с
ним еще познакомишься.
Я познакомился с ним спустя четыре вечера. У кровати Кендры.
Очень атлетический и надменный, наш белокурый Вик, с
рождения получивший тело и лицо, которые никакая пластическая хирургия не могла
бы создать. Прирожденный Тарзан для моей обездоленной. Казалось, он вот-вот
сорвет с себя темный дорогой костюм и устремится назад в джунгли убить
парочку-другую львов. Кроме того, он был гордым владельцем презрительной
усмешки, столь же впечатляющей, как и его тело.
— Роджер, это Вик.
Он постарался раздавить мне пальцы, я постарался не
поморщиться.
Потом мы все трое посмотрели на Кендру в кровати. Эми
наклонилась и нежно поцеловала Кендру в лоб.
— Моя бедная деточка. Если бы я только могла ее спасти…
Я в первый раз увидел, как Вик прикоснулся к ней, и
мгновенно понял по его собственническому виду, что все — далеко не такое, каким
кажется. Возможно, он был медбратом, но для Эми еще и кем-то особым, интимно
близким.
Вероятно, они почувствовали, как я насторожился — во всяком
случае Вик. Вик снял руку с ее плеча и в благопристойной позе мальчика в
церковном хоре уставился на Кендру сверху вниз.
Эми одарила меня быстрой улыбкой, явно стараясь прочитать
мои мысли.
Но мой интерес тут же угас. Я пришел к Кендре. Нагнувшись
над кроватью, я взял ее руку и поднес к губам. Сначала я ощущал неловкость под
взглядами Эми и Вика, а затем мне стало абсолютно все равно. Я любил ее, а
остальное меня совершенно не трогало. Она была очень бледной, глаза у нее были
закрыты, а ее-лоб покрывала тонкая пленка пота. Голова у нее была вся в белых
бинтах, вроде тех, которые всегда фигурировали в богартовских фильмах, а также
тех, которыми воспользовался Борис Карлофф в "Мумии". Я поцеловал ее
в губы и окаменел от чудовищности всего этого. Женщина, которую я люблю, лежит
почти мертвая — причем такая рана должна была ее убить — а у меня за спиной,
только изображая горе, стоит мать Кендры.
Вошел доктор и сообщил Эми результаты нескольких тестов,
проведенных утром. Несмотря на кому, она, видимо, начала реагировать на
определенное стимулирование, которое еще неделю назад никак на нее не
действовало.
Эми заплакала, предположительно в знак благодарности, а
затем доктор попросил, чтобы его оставили наедине с Кендрой, и мы вышли в холл
подождать.
— Вик переезжает к нам, — сказала Эми, — и уже будет там,
когда Кендра вернется домой. Круглые сутки рядом с ней будет незамедлительная
помощь. Чудесно, правда?
Вик внимательно наблюдал за мной. Презрительная усмешка не
сходила с его лица. Вид у него был такой, будто он только сейчас обнаружил на
каблуке кусочек собачьего экскремента. Не так-то просто быть могучим белокурым
богом. Очень трудно не выпячиваться.
— Так значит, вы знакомы с хирургом Кендры, — сказал я Вику.
— Что?
— Эми упомянула, что он рекомендовал вас ей.
Они переглянулись, и Вик сказал:
— Ну, да, хирург, ага.
Он бормотал, будто кандидатка на звание мисс Америки,
отвечающая на вопрос о патриотизме.
— И вы переезжаете туда?
Он кивнул со скорбным видом, как он, вероятно, полагал. Если
бы он только мог как-то убрать эту усмешку!
— Я хочу помочь, насколько в моих силах.
— Как мило.
Если он уловил мой сарказм, то ничем этого не выдал.
Вышел доктор и заговорил округлыми шепотными фразами,
уснащенными научным жаргоном. Эми пролила еще несколько слез благодарности.
— Ну, что же, — сказал я, — мне, пожалуй, пора. Тебе ведь
надо побыть с Кендрой без помех.
Я поцеловал Эми в щеку и пожал протянутую руку Вика, который
поставил свою хватку с максимальной на среднюю. Ведь и у кусков мяса бывают
сентиментальные минуты. Он, даже попытался немножко сыграть роль, наш Вик.
