— У меня в доме?
— Нет. Тут. Сорока двух, будь они прокляты, лет. С дочерью,
которая крадет единственного мужчину, по-настоящему меня любившего. — А потом
она сказала, а глаза у нее были ледяными, как зимняя луна. — Но, может, все не
получится тютю блядски утю, как она рассчитывает.
Позднее мне пришлось вспомнить про это — про тютю блядски
утю, имею я в виду.
Кендра пришла в тот же вечер в девять. И первые полчаса я
занимался с ней любовью, а вторые пытался решить, рассказать ей про то, что ее
мать приходила ко мне, или нет.
Позднее, перед топящимся камином с замечательным старым
"черным" фильмом "Шансы против наступления завтра", мы во
второй раз занялись любовью, и вот тогда, лежа в милой прохладе ее рук, когда
наши запахи и выделения слились воедино, я сказал:
— Сегодня сюда приходила Эми.
Она напряглась. Вся.
— Зачем?
— Это непросто объяснить.
— Стерва! Я так и знала.
— Что она придет сюда?
— Что придет и повиснет на тебе. Что и было, так?
— Так.
— Но ты не…
Мне ни разу не приходилось лгать ей прежде, и это оказалось
гораздо труднее, чем я предполагал.
— Иногда все вырывается из-под контроля…
— Блядство!
— Я хочу сказать, без всякого намерения, случается…
— Блядство, — повторила она. — Ты ее трахнул, так?
— Из самых лучших побуждений, ты…
— Перестань вякать. Просто скажи это. Скажи, что ты ее
трахнул.
— Я ее трахнул.
— Как ты мог?
— Я не хотел.
— Конечно.
— И я смог только раз. Второго не было.
— Как благородно.
— И я сразу же об этом пожалел.
— Эми говорила мне, что ты, когда выглядел урод уродом, был
одним из самых прелестных людей, каких она когда-либо знала.
Она встала, воплощение красоты, бесстыдно нагая, и
направилась в спальню.
— Лучше бы ты оставил свое лицо безобразным, Роджер. Тогда
бы твоя душа осталась прекрасной.
Несколько секунд я пролежал, раздумывая над ее словами, а
потом ринулся в спальню.
Она одевалась с бешеной торопливостью. Но еще не успела
застегнуть бюстгальтер. Только одна грудь скрылась в чашечке. Вторая выглядела
одинокой и необыкновенно милой. Мне нестерпимо захотелось расцеловать ее и
потетешить, как младенца.
Но тут я вспомнил, зачем оказался здесь.
— Полная чушь, и ты это знаешь.
— Что — чушь? — сказала она, убирая в чашечку вторую грудь.
На ней уже были колготки, но юбку она еще не надела.
— Да все это дерьмо, будто мне следовало оставить свое лицо
безобразным, чтобы моя душа осталась прекрасной. Не подвергнись я пластической
хирургии, ни ты, ни твоя мать даже не поглядели бы на меня.
— Неправда!
Я улыбнулся.
— Черт! Не отрицай, Кендра. Ты красавица. И не стала бы
связываться с уродом.
— Послушать тебя, так я полная пустышка.
— Кендра, это же глупо. Спать с Эми мне не следовало, и я
сожалею.
— Меня удивляет только одно: как это она еще мне ничего не
сказала. Наверное, выжидает момента поэффектнее. И в ее версии, не сомневаюсь,
ты бросишь ее на кровать и изнасилуешь. Вот что сказал ей мой отец в тот вечер,
когда она застукала нас вместе. Что это я хотела…
— Господи! Так ты…
— Не до конца. Очередной вечер в клубе мы с Рэнди перебрали
и каким-то образом кончили борьбой в кровати, а тут входит она и… Ну, возможно,
я изо всех сил постаралась создать у нее впечатление, будто мы как раз
приступили, когда она вошла, и…
— Да, чудесные в вашей семье отношения!
— Все это гнусно, и, поверь, я понимаю.
Я стоял в спальне, полной теней, освещенной только месяцем
над косматыми соснами, и на меня навалилась усталость.
— Кендра…
— Не могли бы мы просто полежать рядом? — В ее голосе тоже
звучала усталость.
— Ну конечно.
— Без чего-либо, хочу я сказать.
— Я знаю, что ты хочешь сказать. И, по-моему, это чудесная
мысль.
Мы тихо пролежали, наверное, шесть-семь минут, прежде чем
занялись любовью — и еще никогда мы такие неистовствовали. Она набросилась на
меня, даря наслаждение и боль в равной мере. Это было очищение, в котором я
отчаянно нуждался.
— Она всегда была такой.
— Твоя мать?
— Угу.
— Соперницей?
— Угу. Даже когда я была маленькой, если, кто-нибудь хвалил
меня, она злилась и говорила: "Ну, девочкам ничего не стоит выглядеть
красивыми. Другое дело сохранять красоту, когда становишься старше".
— И твой отец ничего не замечал?
Она горько усмехнулась.
— Мой отец? Ты шутишь? Он обычно заявлялся домой поздно
вечером, окончательно напивался, а потом забирался ко мне в постель и щупал
меня.
— Господи!
Горький вздох.
— Мне наплевать. Теперь. Да пошли они на…! Через шесть
месяцев я получу свое наследство — от деда по отцу, — а тогда перееду, и пусть
они играют в свои дурацкие блядские игры.
— Сейчас подходящий момент, чтобы сказать, что я тебя люблю?
— А знаешь, что самое сумасшедшее во всем этом, Роджер?
— Так что?
— Я тоже тебя люблю. В первый раз в жизни я кого-то люблю
по-настоящему.
В ночь на 20 января, полтора месяца спустя, я лег рано с
новым романом Сью Графтон в руках. Кендра отзвонилась из-за насморка. Я
достаточно ипохондрик и не огорчился, что мы не увиделись, как условились.
Звонок раздался перед двумя часами ночи, когда я крепко спал
— и именно тогда, когда проснуться особенно трудно.
Но я все-таки встал и долго слушал стенания Эми. Мне
потребовалось много времени, прежде чем я понял, чем, собственно, вызваны ее
рыдания.
