Естественно, что в этих макетах много фарфора, и я не хочу
тупить о него режущие края моих инструментов, так что это не точное
воспроизведение операции. Но обойдусь и таким. Когда я убрал комнату и сложил
мусор в картонку и оберточную бумагу, в которые продавец упаковал мои покупки,
то почувствовал, что более или менее готов.
Затем я выбираю то, что мне необходимо для моих текущих
задач, а остальное надежно запираю. Отобранные инструменты сложены в кожаный
фартук, привязанный к моему поясу под пальто и пиджаком. Я выхожу из пансиона.
Последние часы прошли словно в трансе, и я почти не сознаю, куда несут меня
ноги. У меня остается еще полчаса до моего рандеву с Анной, и я занимаю позицию
в пустом подъезде на полдороге в том направлении, в котором, я знаю, она пойдет.
Во всяком случае, именно в эту сторону она шла с подругой каждый раз, когда я
видел ее в окно кафе. Единственной помехой будет подруга, если они выйдут
вместе. Что же, подождем и увидим.
Я встречаю Анну. Нет сомнения, она удивляется, увидев меня.
Но я называю себя и напоминаю ей, где мы познакомились. Некоторое время мы
разговариваем. Потом я оставляю ее в узком проходе между домами и возвращаюсь к
себе в пансион в эйфорическом настроении. Но я вижу жуткий кошмар: я у себя в
комнате, где идет кровавый дождь. Я совершенно наг, а с потолка падают капли.
Смотрю в зеркало и вижу, как они скатываются у меня по спине. Я кричу и
обнаруживаю, что не сплю. Однако я весь мокрый и липкий. Ужас нарастает.
Каким-то образом я выбираюсь из постели и зажигаю лампу.
Я в таком состоянии, что сначала не могу открыть глаза. И
ожидаю увидеть, что вымазан кровью. Но ничего подобного! Просто пот струится по
моему лицу и телу, пропитывая ночную рубашку. Облегчение столь велико, что я
опускаюсь на пол. Через несколько минут, пошатываясь, поднимаюсь на ноги. Мне
холодно, у меня начинают стучать зубы. Я подкрадываюсь к двери и прислушиваюсь.
Но стоит нерушимая тишина. Значит, никто не услышал ужасного вопля, который я
испустил, и который, очевидно, разбудил меня. Разве что это был безмолвный
вопль, как в прошлый раз. Вопль во сне, так сказать; вопль, слышный только мне,
но не остальному миру. За это я должен быть благодарен. Плетусь к кровати и
тревожно дремлю до рассвета.
Пятница
Сегодня утром происходит что-то не совсем обычное. Крики на
улице. Суета. Я открываю окно и, встав на стул, умудряюсь оглядеть значительную
часть проулка внизу. Там толпится народ, словно произошло что-то ужасное. Затем
на рысях проносится карета "скорой помощи". Люди бросаются в стороны,
пропуская ее. Я оставляю окно открытым и завершаю свой туалет. Когда я снова
выглядываю, люди уже разошлись, и улица приняла свой обычный вид.
Собираясь выйти, я готовлюсь запереть дверь снаружи и вдруг
ощущаю какую-то липкость на ручке. Моя ладонь отрывается от нее совсем
багровая. Это меня потрясает. К счастью, в коридоре никого нет — время завтрака
еще не подошло, и я кидаюсь назад в комнату, намачиваю под краном носовой
платок и протираю ручку. Я осознаю, что меня бьет дрожь, словно в лихорадке.
Осторожно прохожу по коридору, но больше ничего не обнаруживаю. Возвращаюсь в
свою комнату и стираю носовой платок в холодной воде, пока все следы крови
полностью не исчезают.
Тогда я спускаю воду из раковины, выжимаю платок,
заворачиваю его в запасной, который достаю из чемодана, и кладу их в карман,
где мокрый должен скоро высохнуть. Внимательно вглядываюсь, пока спускаюсь по
лестнице, и выхожу на улицу, но не обнаруживаю ничего уличающего. Иду в сад при
ресторане, который посещал последнее время, и заказываю кофе с булочками. Для
вина еще слишком рано да и необходимо сохранять голову свежей.
Мой официант болтлив и явно хочет поделиться со мной
какой-то новостью, но моя сдержанность останавливает его. Позднее он подходит
взять заказ у пары за соседним столиком, и я слышу большую часть их разговора.
На соседней улице нашли мертвую девушку. Видимо, ее убили. Почему-то я начинаю
волноваться. Настолько, что чуть не ухожу, не уплатив по счету. Однако официант
перехватывает мой взгляд и подходит, чтобы рассчитаться. Я опускаюсь на стул,
не в силах совладать со своими нервами, и с трудом выговариваю слова. Официант
смотрит на меня с любопытством. Спрашивает, не дурно ли мне. Я понимаю, что
намерения у него самые лучшие, и заставляю себя поблагодарить его и заверить,
что все уже прошло.
Удовлетворенный этим, он уходит с банкнотой, которую я ему
дал, а когда возвращается со сдачей, я в такой растерянности, что даю ему на
чай куда больше, чем у меня в обыкновении. Он бормочет слова благодарности, а
когда отходит к другому столику, я встаю, чтобы покинуть сад. Однако потрясен я
гораздо больше, чем мне казалось, и у меня подламываются ноги. Но если я сяду
за другой столик, ко мне подойдет другой официант, чтобы взять мой заказ, а
потому я просто стою на месте, собираясь с силами и с мыслями.
Из сада я выхожу, шатаясь, но, к счастью, почти напротив
есть сквер. Каким-то образом я умудряюсь перейти Strasse
[7]
и найти пустую
скамью под бледным солнцем. Я долго сижу там, и прохладный ветер ерошит мои
волосы, пока я мало-помалу прихожу в себя. Когда наконец я смотрю на свои часы,
они показывают время обеда, и я ошеломлен тем, сколько часов миновало. Но я
чувствую себя лучше, поправляю галстук, отряхиваюсь и направляюсь к довольно
шикарному ресторану на проспекте, где с удовольствием долго и неторопливо
обедаю.
День в разгаре, но я испытываю отчаянное нежелание
возвращаться к фрау Маугер. Вместо этого я часа два провожу в Зоологическом
саду, где завороженно наблюдаю, как крупных хищников кормят огромными кусками
мяса, и совсем забываю мое недавнее расстройство. Их рев утоления голода все
еще басовито заглушает пронзительные крики тропических птиц, когда я выхожу в
мчащийся хаос экипажей и колес, стянутых железными ободьями. С большим
облегчением добираюсь до островка относительной тишины, где расположен мой пансион.
На земле протянулись длинные тени. Я открываю дверь и
тихонько иду к лестнице. Замечаю, что дверь крохотной гостиной фрау Маугер
открыта, и в коридор падает полоска света. На звук моих шагов она подходит к
двери, лицо у нее встревожено. Заходил человек и расспрашивал всех ее жильцов,
говорит она. И выражает надежду, что ничего плохого не случилось. Он беседовал
со всеми, кроме меня и молодого чиновника. Пряча тревогу, я спрашиваю, что ему
было нужно. Фрау Маугер пожимает плечами. "Он сказал, что таков порядок",
— отвечает она. Я спрашиваю ее, как он выглядел. Она опять пожимает плечами.
"Обыкновенно — пожилой, в черном кожаном пальто и зеленой фетровой шляпе.
Сказал, что зайдет завтра, чтобы завершить опрос", — добавляет она.
Сердце у меня колотится. Полицейский агент! Я хорошо знаю
эту породу! Надеюсь, что смятение не отражается на моем лице. Но лицо фрау
Маугер в лучах лампы, падающих из двери, остается невозмутимым. Я говорю ей,
что завтра днем из дома не уйду, и это ее как будто удовлетворяет. Она в третий
раз пожимает плечами, возвращается в гостиную и закрывает дверь. Я поднимаюсь
по лестнице, а в сердце у меня нарастает паника. Я забыл спросить мою любезную
хозяйку, не обыскивал ли он чьи-нибудь комнаты. А теперь уже поздно. Вернуться
и спросить — значит лишь возбудить подозрения. К счастью, никаких признаков
обыска в моей комнате я не замечаю. Я знаю, что мне надо делать. Снова
пересчитываю деньги и приступаю к приготовлениям.
