Гитлер понимал, что его планы расового истребления на занятых областях были настолько радикальными, что неизбежно оттолкнули бы мировое общественное мнение. Пропаганда, заявил он в этой связи 16 июля 1941 г., должна всячески подчеркивать, что немецкие войска заняли территории для восстановления на них законного порядка и безопасности, освобождения России от ига Советов
[322]. И вторжение было подано населению рейха не только как решающий этап сокрушения «еврейского большевизма», но и как превентивный удар ради предупреждения внезапного нападения русских на Германию. И 17 сентября 1941 г. Гитлер заявил во время обеда, что он был обязан «предвидеть подготовку Сталиным нападения в 1941 г.», а Геббельс уже 9 июля сделал запись о том, что «большевистская клика намеревалась вторгнуться в Германию».
Известие о вторжении в СССР застало большинство немцев врасплох. Раньше близость войны можно было предугадать по интенсивности очередной пропагандистской кампании аппарата Геббельса. Но поскольку Гитлер стремился внушить Сталину, что никакой агрессии не будет, подобная пропаганда полностью отсутствовала, более того, к середине июня стали циркулировать слухи, что Сталин собрался в рейх с официальным визитом. Внимание большинства было сосредоточено на конфликте с Великобританией и надежде на достижение урегулирования. Неудивительно, что первая реакция на объявление о вводе в действие плана «Барбаросса» была неоднозначной. Студентка Лора Вальб в точности зафиксировала реакцию общества в своем дневнике. Люди ощутили, писала она, «и великое потрясение, и столь же великую озабоченность, и, каким-то образом, к этому примешивалось облегчение». По крайней мере, она ощутила, наконец, что пришел конец этому противоестественному альянсу между Германией и советским большевизмом
[323]. Местные власти баварского округа Эберманштадт сообщали об «обеспокоенности тем, что война может затянуться на несколько лет»
[324]. Луиза Зольмитц также считала, что «вторжение в Советский Союз означало войну, которой конца не будет», записал мнение жительницы рейха журналист Йохен Клеппер, призванный из запаса офицер и отправленный с войсками в Болгарию и Румынию, и, к тому же, Россия — противник, с которым, хочешь — не хочешь, а придется считаться
[325].
Многих беспокоило, как Гитлер не подавился куском, который вознамерился проглотить. Утром 22 июня 1941 г. Мелита Машман проходила мимо пивной в Констанце на берегу озера Бодензее. Именно тогда она услышала по радио обращение Гитлера к германской нации, в котором он объявил о нападении на Советский Союз. Позже она вспоминала, что первой ее реакцией был страх и тягостное предчувствие чего-то дурного. Война на два фронта никогда ни к чему доброму не приводила, даже Наполеон, и тот так и не смог одолеть русских.
На лицах людей вокруг проступила озабоченность. Все вдруг уставились на воды озера, избегая смотреть друг другу в глаза. Противоположный берег исчезал в дымке под серым небом. Это летнее утро вообще выдалось довольно унылым. Пока шла радиопередача, зарядил дождь. Ночью я не сомкнула глаз и устало побрела по набережной. Было холодно. Внизу у подножия парапета лениво и равнодушно плескались волны озера. Вторжение в Россию могло означать лишь одно — война затянется не на один год и потребует неслыханных жертв
[326].
Поразившие всех победы немецких войск, о которых трубили все средства массовой информации начиная с 29 июня 1941 г., подняли упавший было дух и убедили многих, что и эта война не продлится долго; однако привычный энтузиазм разделяли далеко не все, на этот раз нашлось место и тревожным симптомам
[327]. Несколько недель спустя, 29 августа 1941 г., чиновник из Эберманн-штадта с удивительной добросовестностью подвел итог: число тех, кто «с волнением следит за развитием событий, бесконечно мало», писал он. «Большинство ждет не дождется конца войны, как внезапно заболевший жаждет выздоровления»
[328].
По следам Наполеона
I
В течение нескольких дней Сталин дал волю охватившему его отчаянию; если это на самом деле было так, во всяком случае, находились те, кто считал, что он по примеру Ивана Грозного просто решил скрыться с глаз людских, чтобы подданные не заметили его растерянности. Был создан Государственный комитет обороны во главе со Сталиным. Уединение позволило ему переосмыслить свою роль. 3 июля 1941 г., т.е. в тот же день, когда Франц Гальдер изливал на страницы дневника строки о непоколебимой уверенности в скорой победе, Сталин по радио обратился к советскому народу. Он впервые говорил с ними не как коммунистический диктатор, а как патриот страны. «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!», — произнес он.
Подобная тональность была совершенно не в его духе. Сталин решился признать, что Красная Армия была не подготовлена к внезапному нападению немцев. Он говорил о вероломном нарушении немцами мирного договора 1939 г., о крайне невыгодных условиях, в которых оказалась Красная Армия, о том, что стране грозит опасность. Сталин призывал не падать духом, не поддаваться паническим слухам, организовать достойный отпор и громить противника в тылу и на фронтах. Партийный рупор газета «Правда» сменила лозунг с «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» на «Смерть немецким оккупантам!» 30 сентября 1941 г. Николай Москвин отметил, что «настроение местного населения резко изменилось». Убедившись, что оккупационные власти не собираются разгонять колхозы, поскольку эти структуры в значительной мере облегчают сбор и транспортировку зерна в Германию, вдруг все стали патриотами
[329].
Проникнутое духом патриотизма обращение сталинской речи возымело действие, тем более что население понемногу узнавало о весьма неприглядных фактах немецкой оккупации. Ужасы о том, что творилось в лагерях для военнопленных, перемешивались с рассказами и сообщениями очевидцев о массовых расстрелах гражданских лиц, о сожженных дотла деревнях — все это укрепляло в людях решимость выступить против врага и сокрушить его, какой не было в первые дни войны, когда царил хаос и паника. После падения Курска немцы арестовали всех трудоспособных жителей мужского пола, согнали их на обнесенную проволочными ограждениями территорию, а потом, продержав их несколько суток без еды, ударами резиновых дубинок погнали на принудительные работы. «На улицах ни души, — сообщалось в советской разведсводке. — Магазины разграблены. Воды нет — водопровод разрушен. Нет и электричества. Курск в развалинах»
[330]. Как писал в военном дневнике фельдмаршал Фёдор фон Бок, «под Минском сплошные ужасы. Огромный город превращен в руины, среди которых блуждает население в поисках средств пропитания»
[331]. В точности так же обстояло дело и в других оккупированных немцами городах. Они преднамеренно реквизировали для себя большую часть продовольствия, брошенного частями отступавшей Красной Армии. Согласно дневниковой записи генерала Франца Гальдера от 8 июля 1941 г.: «Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом будем вынуждены кормить в течение зимы. Задачу уничтожения этих городов должна выполнить авиация. Для этого не следует использовать танки Это будет народное бедствие, которое лишит центров не только большевизм, но и московитов (русских) вообще»
[332]. Огромное количество людей бежали от надвигающихся немецких войск — население Киева, например, сократилось наполовину, с 600 000 до 300 000, а для оставшихся в оккупации главной задачей стало выживание. Немецкие военные власти издали многочисленные приказы, предусматривавшие введение комендантского часа, использование молодежи на принудительных работах, изъятие для нужд армии теплой одежды и казни сотен гражданских лиц в отместку за их предполагаемое участие в диверсионных актах
[333]. Акты мародерства в отношении гражданского населения Советского Союза были столь же широко распространены, как и в Польше. «Повсюду, — язвительно писал генерал Готгард Хейнрици 23 июня 1941 г., — наши люди только и заняты тем, что отбирают у крестьян упряжь заодно с лошадьми. В деревнях плач и отчаяние. И это называется «освобождением населения»
[334]. Реквизиция продовольствия, продолжал он 4 июля 1941 г., проводилась на совесть. Такое поведение войск быстро отчуждало даже тех, кто первоначально приветствовал немцев как освободителей от сталинской тирании.
