Если судить по приказам вермахта, ему было мало дела до сотен тысяч советских военнопленных. Гитлер и армейское командование распорядились расстреливать на месте политических комиссаров (политруков) Красной Армии, и командующие подразделениями исполняли этот приказ, иногда сами, иногда передавая захваченных в плен политработников частям СС для «принятия особого решения». Десятки тысяч пленных были отправлены в концентрационные лагеря в Германии и уничтожены там. В первые недели войны и регулярные части практиковали расстрелы попавших в плен независимо от звания. «Мы сейчас почти не берем пленных, — писал Альберт Нойхауз жене 27 июня 1941 г., — ты понимаешь, что это означает»
[309]. И подобных признаний в письмах солдат с фронта немало. В октябре 1941 г. Зыгмунд Клю-ковский своими глазами видел 15-тысячную колонну советских военнопленных, которых прогоняли через городок, где он жил. Клюковский был потрясен увиденным:
Это были ни дать ни взять скелеты, обтянутые кожей, призраки, а не люди, которые едва стояли на ногах. Мне никогда в жизни не приходилось видеть ничего подобного. Часть их не выдерживали и падали, кто посильнее, пытались поднять их, поддерживали на ходу. Они походили на заморенных голодом животных, но не на людей. Заметив огрызки яблок в пыли, они бросались и жадно поедали их, невзирая на то, что охранники охаживали их резиновыми дубинками. Некоторые, упав на колени, молили дать им еды. Конвоиры не проявляли к ним и следа милосердия. От них доставалось не только военнопленным, но даже и тем, кто пытался передать им еду. Когда эта бесконечная колонна прошла, вслед за ней тянулись несколько запряженных лошадьми повозок. На них сидели совсем ослабевшие пленные, те, кто не мог идти. Это был пример просто невероятного либерализма со стороны немцев
[310].
На следующий день Клюковский наблюдал еще одну колонну военнопленных; местные жители украдкой совали им хлеб, яблоки и другую еду Как отмечал Клюковский, заметив это, конвоиры даже открывали по ним огонь из автоматов. В конце концов, после долгих просьб немцы все же согласились, чтобы жители сложили еду для пленных на повозки.
Огромное количество советских военнопленных погибли от голода и истощения по пути в лагеря. По приказу генерал-фельдмаршала Вальтера фон Рейхенау все пленные, которые не могли идти и падали, немедленно расстреливались. Некоторых транспортировали по железной дороге, но только на открытых товарных вагонах-платформах. Результаты, принимая во внимание начинавшиеся зимние холода, были катастрофическими. Закрытые вагоны для перевозки пленных стали поступать лишь к 22 ноября 1941 г., после того как 1000 из 5000 человек военнопленных во время транспортировки на участке группы армий «Центр» погибли от переохлаждения. А в донесении декабря месяца бесстрастно сообщалось, что от 25 до 70% военнопленных погибают на пути в лагерь в основном из-за голода. Лагеря, наспех устроенные в тылу, и лагерями в полном смысле назвать трудно. Большинство их представляло собой огражденные колючей проволокой открытые участки местности. Никто не ожидал такого колоссального наплыва пленных, и не могло идти речи ни о пище, ни о медицинской помощи. Один военнопленный, сумевший сбежать из лагеря, добравшись до линии фронта, рассказал допрашивавшим его сотрудникам НКВД, что попал в лагерь в Польше, состоявший из 12 бараков, в каждый из которых умудрились впихнуть от 1500 до 2000 военнопленных. Солдаты охраны использовали пленников в качестве мишеней или объектов для натаскивания собак и даже заключали пари, чей пес порвет пленного сильнее. Военнопленные десятками гибли от голода и недоедания. Когда кто-то умирал, оставшиеся в живых поедали его труп. Был случай, когда 12 человек приговорили к расстрелу за людоедство. Завшивленность была неописуемой, и, как следствие, свирепствовал тиф. Летняя форма не уберегала людей от зимнего холода. К февралю 1942 г. выжили лишь 3000 из первоначального числа в 80 000 военнопленных
[311].
Во всех тыловых лагерях для военнопленных творилось одно и то же. Посещая Минск 10 июля 1941 г., Ксавер Дорш, чиновник Организации Тодта, обнаружил, что вермахт организовал лагерь из расчета на 100 000 военнопленных и 40 000 гражданских лиц, т.е. почти на все население мужского пола города, «на территории, примерно равной берлинской площади Виль-гельмсплац:
Военнопленные стиснуты так на этом крохотном участке, что не пошевелишься. Даже справить нужду и то невозможно было. Они под охраной подразделения численностью до роты. В силу малочисленности охраны, той приходится прибегать к самым жестоким методам. Проблема получения пиши практически неразрешима. Кое-кто из пленных без пищи уже в течение 6—8 дней. Вследствие голода они почти впали в прострацию, единственное, о чем они в состоянии думать, так это о том, каким образом раздобыть еды... Единственный язык, на котором изъясняется измотанная круглосуточным бдением охрана, язык оружия, и надо сказать, она использует его при любом удобном случае»
[312].
К концу 1941 г. погибло свыше 300 000 военнопленных красноармейцев. Вильм Хозенфельд был потрясен тем, что русских военнопленных буквально морили голодом, по его мнению, «это было омерзительно, негуманно и так наивно глупо, что можно было стыдиться, что люди способны на подобное»
[313]. Жители близлежащих районов предложили помочь прокормить военнопленных, но немецкие военные власти запретили это
[314].
Франц Гальдер, начальник Генерального штаба, отметил 14 ноября 1941 г.: «Молодечно. Русский тифозный лагерь военнопленных. 20 000 человек обречены на смерть. В других лагерях, расположенных в окрестностях, хотя там сыпного тифа и нет, большое количество пленных ежедневно умирает от голода. Лагеря производят жуткое впечатление. Однако какие-либо меры помощи в настоящее время невозможны»
[315].
К изменению положения привели чисто практические, но никак не моральные соображения. К концу октября 1941 г. немецкие власти начали понимать, что советских военнопленных можно было использовать на принудительных работах. Были приняты меры по обеспечению их пищей, одеждой, кровом, хотя условия проживания и пропитания по-прежнему оставались на крайне низком уровне. Многих поместили в здания бывших фабрик или тюрем. Но даже в январе 1942 г. случаи проживания пленных в наспех сооруженных землянках были отнюдь не редкостью. В 1943 г. условия вновь ухудшились, хотя они все же не достигли катастрофического уровня первых месяцев войны — уж слишком большое количество красноармейцев находилось в плену, и у германского руководства были все основания опасаться стихийных выступлений. В ходе войны немецкими войсками было взято в плен в общей сложности 5,7 миллиона советских военнопленных. Согласно данным официальных немецких отчетов, 3,3 миллиона из них погибли к концу войны, т.е. около 58% от общего числа. Но истинное число взятых в плен, по всей вероятности, было намного выше. Для сравнения: 356 687 из приблизительно 2 миллионов немецких военнопленных, взятых Красной Армией, большей частью в конце войны, не выжило. Таким образом, показатель смертности равнялся 18%, что намного ниже. Но все равно намного выше, чем аналогичный показатель среди британских, американских и французских пленных, составлявший менее 2% в период хаоса первых месяцев войны. Показатель же смертности немецких пленных, захваченных союзниками, вообще ничтожен. Но высокая смертность немецких военнопленных в советских лагерях объяснялась, в первую очередь, ужасающими условиями жизни в Советском Союзе вообще, как и в системе ГУЛАГа, обусловленными многими причинами: военной разрухой, плохими урожаями первых послевоенных лет, и лишь в последнюю очередь чувством мести за содеянное со стороны русских. И на самом деле, немецкие военнопленные содержались, по сути, в тех же условиях, что узники ГУЛАГа, т.е. советские граждане, если не считать особой программы «денацификации», иными словами, политического перевоспитания, применяемой к ним
[316].
