Спустя два дня после авианалета немецкий чиновник с одним из информаторов американского корреспондента Уильяма Ширера зашли в номер Бодельшвинга и, отключив телефонный аппарат, рассказали ему о том, что убийство пациентов психиатрических больниц — дело рук гестапо. Они весьма прозрачно намекнули на то, что больницу «Вефиле» бомбил немецкий самолет из-за отказа Бодельшвинга сотрудничать с властями. К концу ноября журналистское расследование Ширера дало результаты. «Это напоминает страшную сказку», — отмечал он в своем дневнике. Германское правительство «систематически обрекало на смерть умалишенных больных рейха». Один источник приводил число убитых в 100 000 человек, но Ширер считает его явным преувеличением. Американскому репортеру удалось узнать, что убийства проводились согласно распоряжениям Гитлера, через Личную канцелярию фюрера направлявшимся ниже для исполнения. Его источники информации также отметили и поток уведомлений о смерти пациентов в Графенэке, Хартхейме и Зоннен-штейне, присланных родственниками, вынужденными пользоваться закодированным языком: «Мы получили невероятные новости...», «После нескольких недель неуверенности...», «После того как кремация имела место, мы получили печальную новость...» Как он считал, немецкий читатель поймет, что скрывается между строк подобных сообщений, именно поэтому об этом и запрещалось говорить. Программа, заключал Ширер, была «идеей ярых нацистов, решивших воплотить в жизнь свои евгенические и социологические идеи»
[150].
Бодельшвинг и Брауне обратились к Браку, чтобы добиться от него прекращения убийств, и затем вступили в контакт с известным хирургом Фердинандом Зауэрбрухом, они постоянно писали и имперскому министру юстиции Портнеру. Все эти усилия были обречены на провал, и Брауне решил составить детальное досье убийств и отослал его Гитлеру, очевидно, в тщетной надежде, что тот ничего не знал об этом, и призывал остановить программу. «Если человеческая жизнь обесценивается, разве это не подорвет моральный дух нации?» — риторически вопрошал Браун. Ему дали понять, что Гитлер не в состоянии остановить программу. 12 августа 1940 г. Браун был арестован и заключен в тюрьму гестапо; но 31 октября 1940 г. его выпустили при условии, что он прекратит дальнейшую кампанию. 19 июля 1940 г. Теофил Вурм, протестантский епископ Вюртемберга, обратился в письмом к министру внутренних дел Фрику, призывая прекратить убийства:
Если столь серьезный вопрос, как забота о сотнях и тысячах страдающих и нуждающихся в помощи братьев по расе, рассматривается как нечто преходящее и решается путем зверского истребления этих товарищей по расе, то это... с точки зрения христианства — пагубный путь
[151].
Не получив на это послание ответа, он написал вновь 5 сентября 1940 г.: «Знает ли фюрер об этом вопросе? Одобряет ли он это?»
Недостаток подобных инициатив в том, что они ограничивались вмешательством отдельных мужественных людей и оставались без каких-либо эффективных последствий, не говоря уже о невозможности способствовать возникновению более-менее широкой оппозиции Третьему рейху в целом. Члены консервативной оппозиции из среды высокопоставленных военных знали об убийствах и резко отрицательно к ним относились, но их недовольство режимом диктовалось совершенно иными причинами
[152]. Такие люди, как Бодельшвинг, не были настроены против решительно всех аспектов жизни в Третьем рейхе. Положение самой протестантской церкви в Германии было довольно проблематичным, если не опасным, в условиях нацистской диктатуры. Большинство протестантских пасторов и служащих благотворительных организаций либо были настроены пронацистски, либо целиком сосредоточились на внутренних распрях, раздиравших церковь начиная с 1933 г. Добрая половина подвергнутых эвтаназии пациентов принадлежала учреждениям, управляемым протестантской или католической церковью, и нередко их направляли в центры умерщвления с одобрения тех, кто стоял во главе упомянутых учреждений
[153]. Национальное руководство Внутренней Миссии было готово примириться с умерщвлением, если оно касалось «больных людей, не способных к активной умственной деятельности в человеческом обществе» — компромисс, который был приемлемым даже для Бодельшвинга, если он был бы соответствующим образом оформлен в виде юридического законодательного акта, хотя сам он во вверенном ему учреждении использовал любые возможности для затягивания процедуры. Сомнение, недоумение и отчаяние, смущавшие души пасторов во время дебатов, верно ли молчать, уклоняясь от протестов против государства, законность которого никто из них никогда не подвергал сомнению. Не повредит ли это церкви, если кто-то рискнет возразить? И, если они все же решатся протестовать, не будет ли это поводом для государства подчинить себе учреждения Внутренней Миссии? Многие опасались, что общественный протест даст режиму идеальный повод для усиления гонений церкви. На одной из встреч, посвященной описываемой проблеме, пастор протестантской церкви Эрнст Вильм, работавший в лечебном учреждении Бодельшвинга «Вефиле», заметил: «Мы обязаны вступиться за наших больных и разделить ответственность... чтобы никто не мог сказать: мне приказали, я ничего не смог поделать». Так что число радикальных противников умерщвления больных было ничтожным и оставалось таковым и в 1940 г., и в последующие годы
[154].
V
Католическая церковь также была под огнем режима на протяжении уже нескольких лет начиная с 1933 г. Многие из ее организаций были распущены, а представители католического духовенства арестованы и заключены в тюрьмы. Соглашение Католической церкви с нацистским режимом, так называемый Конкордат, заключенный с Папой Пием XI в 1933 г. якобы в целях защитить католическую церковь Германии в обмен на воздержание представителей духовенства от всякой политической деятельности, превратился в листок бумаги. К 1939 г. ведущие немецкие прелаты решили склонить головы из страха перед худшим
[155]. Однако католическая церковь под руководством папства представляла собой куда более единое целое, нежели протестантская, ибо католики не так легко отказываются от догм ради достижения компромисса. Папство уже жаловалось на политику режима относительно стерилизации в расовых целях, и вряд ли политика эвтаназии нашла бы горячий отклик в сердцах представителей католического духовенства. Немецкие епископы также осудили программу стерилизации и издали руководящие принципы, согласно которым врач и-католики, а также медсестры и служащие католических лечебных учреждений могли участвовать в ней, хотя практически их никто не придерживался. Но успел смениться папа: 2 марта 1939 г. на престол в Риме взошел Пий XII
[156]. Это был кардинал Пачелли, бывший представитель Ватикана в Германии, он бегло говорил и читал по-немецки и сыграл главную роль в составлении папских протестов против нарушений Конкордата в предвоенные годы. В октябре 1939 г. в его первой энциклике, Summi Pontificatus, объявлялось, что государство не должно присваивать роль Бога в определении людских судеб. Но протесты католиков против умерщвления инвалидов последовали лишь летом 1940 г., и начало им положили описанные выше события в больнице «Вефиле».
