Лишь ярые нацисты воспринимали воздушные налеты союзников как стимул к дальнейшему сопротивлению. Вскоре после бомбардировки Дрездена Луиза Зольмиц встретила знакомого, работавшего в Министерстве пропаганды:
Когда я сказала, что 99% жителей Гамбурга хотели, чтобы бомбежки поскорее прекратились, и что их последствия еще предстоит пережить, X. закричал: «Но это чистое безумие! Так думают только безмозглые плебеи! Мы должны с честью выдержать Суд Истории. Вы не имеете права омрачать наше будущее столь неадекватным представлением о нем»... Для него события в Дрездене стали «крупнейшим массовым убийством в истории»
[1593].
В конце войны большую часть времени Луиза пыталась уберечь свою семью от гибели. Она не курила, но обращалась за сигаретными карточками, потому что, по ее словам, «сигареты — это валюта, и причем твердая». Луизе удавалось обменять их на еду для своего внука, который был еще младенцем. Газопровод, ведущий к ее дому, разбомбили в конце июля 1943 г. и восстановили лишь в январе 1944 г. Однако уже в начале 1945 г. газ и электричество регулярно отключали в так называемые «дни экономии». К тому моменту срок реализации месячных продовольственных карточек продлили до пяти недель. В конце 1944 г. официальные нормы выдачи продуктов были урезаны настолько, что прожить на них стало невозможно. Во вторую неделю января 1945 г. месячную норму хлеба сократили с 10,5 кг до 8,75 кг, а к середине апреля — до 3,6 кг. Норму мяса за тот же период ужали с 1,9 кг до 550 граммов, а норму жира — с 875 граммов до 325 граммов
[1594]. Инфраструктура Германии разваливалась на глазах. «Мои силы на исходе, воля иссякла. Я совершенно измотана. Я выдохлась», — писала Луиза Зольмиц от безысходности 9 апреля 1945 г.
[1595].
После поражений и отступления армии изможденная непрерывными бомбежками ее родного Гамбурга Луиза наконец начала терять веру в Гитлера. Тем не менее она остерегалась открыто высказываться даже в своем дневнике. Еще 8 сентября 1942 г., размышляя о судьбе немецкого народа и текущем положении дел, она записала:
Для меня великим является лишь тот, кто способен сдерживаться, потому что кроме настоящего, в котором можно предаваться мщению, есть будущее, где возмездие неизбежно. Бисмарк умел обуздать свои порывы. Он был одним из немногих, кто не позволял успехам затмевать разум, человеком, который противопоставил законам природы, обуявшим завоевателя, свой внутренний закон. Саморазрушение — неизбежная участь многих завоевателей
[1596].
Но только когда ее дочь Гизела оставила своего новорожденного сына Рихарда под ее опекунство, Луиза Зольмиц возненавидела Гитлера по-настоящему. Ей было тяжело поверить, что ее дочь с мужем Фридрихом могли погибнуть под бомбами, однако взрывы, угрожавшие внуку — невинному представителю германского будущего, — ужасали Луизу. К тому моменту Гитлер будил в ее сердце лишь «ненависть» и «проклятия». «Когда я была среди своих, то после каждого взрыва говорила: “Пусть Гитлер сдохнет в муках”», — писала она
[1597]. Члены ее семьи начали называть нацистов «герр Ясперс», и потому могли спокойно обсуждать упадок и грядущую гибель нацистского государства, не опасаясь, что их подслушают и арестуют. Каждый раз, когда по радио выступал Геббельс или кто-то из нацистских лидеров, они бежали через всю комнату, чтобы поскорее его выключить
[1598]. Постоянные бомбардировки сжигали последние крупицы народного доверия Гитлеру и нацистскому режиму.
Постепенно мирные жители оказывались в отчаянном положении, и единственной возможностью выжить становились грабеж и торговля на черном рынке. Все больше людей, особенно с лета 1944 г., занималось мародерством. Так, осенью 1944 г; в Эссене всего за две недели было разграблено более 19 бакалейных лавок. Мародеры пользовались тем, что во время ночных бомбежек хозяева прятались в убежищах, и разруха предоставляла им новые возможности. Чаще всего воровали еду и одежду. Полицейские патрули были усилены, и гестапо внедрило своих осведомителей в общины иностранных рабочих. В сентябре 1944 г. офицеры гестапо получили право казнить мародеров — соответствующий приказ был подписан в РСХА в начале ноября 1944 г. Первоначально меры касались лишь иностранных рабочих, но затем всех остальных граждан. Таким образом, местная полиция и власти были уполномочены вершить правосудие самостоятельно. Ополченцам фольксштурма приказали охранять полуразрушенные здания, а также задерживать и даже расстреливать тех, кто будет пойман на мародерстве. В октябре 1944 г. один офицер гестапо в западногерманском городке Дальхейм, что недалеко от Кельна, встретив по дороге нескольких работниц фабрики, которые несли в руках нечто, напоминавшее краденый товар, приказал арестовать семерых. На допросе женщины сознались в краже, и офицер приказал на следующий день их всех расстрелять. Иногда в мародерстве участвовало и местное население. В частности, в начале апреля 1945 г. в Оберхаузене один военный-телефонист, возвращаясь с работы, заметил, как четверо рабочих выходили из дома, жильцы которого в тот момент, очевидно, находились в убежище. Он позвал на помощь нескольких мужчин и задержал одного из рабочих, которого помощники начали избивать. Рабочий признался, что украл немного картошки, и его отвели в воинскую часть — там телефонисту выдали пистолет, — а затем пленника повели на футбольное поле. По дороге их окружила толпа, которая принялась колотить рабочего палками. Телефонист не сумел сразу застрелить его, и пока рабочий, стоная от боли, корчился на земле, толпа окружила его и забила до смерти
[1599].
Неудивительно, что в подобных обстоятельствах все больше иностранных рабочих бежало с предприятий. Рабочие-французы, получавшие отпуск, чтобы повидаться с родными, зачастую просто не возвращались. В частности, на фабрике концерна «ИГ Фарбен» в Людвигсхафене 68% рабочих из стран Западной Европы, уехавших домой в отпуск в мае — июне 1943 г., назад так и не вернулось. Однако запрет на отпуска привел бы к массовым беспорядкам, а применять карательные меры запрещалось, поскольку это были граждане «дружественных» государств. Не менее половины рабочих, бежавших с заводов, были с востока, и эти люди, безусловно, нарушали закон. Их шансы добраться домой были крайне малы, однако многие сумели устроиться на работу где-то еще, особенно если на новом месте предъявляли меньше требований. Большинство изо всех сил стремилось туда, где не бомбили. Гестапо выследило и арестовало многих, устраивая массовые облавы и усилив проверки на железнодорожных станциях, в пивных и других общественных местах. К 1944 г. число побегов достигло ошеломляющей цифры — полмиллиона человек в год — по крайней мере, по оценке Альберта Шпеера, который из соображений военной экономики настаивал на том, чтобы после ареста беглых рабочих не карали и тут же возвращали на заводы. Другие иностранные рабочие все чаше брали отпуск по болезни или попросту работали медленнее. В мае 1944 г. полиция нашла в кармане одного французского рабочего следующую «памятку»: «Десять заповедей идеального французского рабочего: 1. В цеху работай медленнее. 2. После работы тут же уходи. 3. Почаще наведывайся в туалет. 4. Не трудись слишком усердно. 5. Донимай бригадира. 6. Рассматривай красивых девушек. 7. Чаше обращайся к врачу. 8. На отпуск не рассчитывай. 9. Соблюдай опрятность. 10. Не оставляй надежды»
[1600]. Одни рабочие умышленно занимались вредительством и выводили из строя оружие, которое их заставляли производить. Другие же, изнемогая от голода и усталости, гнали заведомый брак.
