Неудивительно, что в такой ситуации значительно снизился и уровень подготовки в университетах. Кроме того, в учреждениях высшего образования хватало и своих трудностей. 1 сентября 1939 г. все университеты Германии были закрыты, а спустя десять дней открыты вновь, но вдруг оказалось, что в связи с массовым призывом молодых людей на военную службу число студентов резко сократилось с 41 тысячи человек до 29 тысяч. Позднее количество учащихся медленно возросло до 38 тысяч в 1942 г. и 52 тысяч в 1943 г. Во всех университетах наметился рост числа учащихся с 52 тысяч в 1940 г. до 65 тысяч в 1944 г. Но теперь эти цифры составляли получившие тяжелые ранения солдаты; юноши, снятые с воинского учета по различным причинам; военнослужащие-отпускники, лишившиеся права поступления в вуз в момент призыва; студенты-иностранцы, а также учащиеся медицинских факультетов, завершавшие обучение по предписанию своих армейских подразделений, и все больше и больше девушек, которые в 1939 г. составили 14% от общего количества всех студентов, 30% — в 1940 г. и 48% — в 1943 г. Как и до войны, наибольшей популярностью в немецких университетах пользовалась медицина. В 1940 г. на врачебные факультеты было зачислено 62% учащихся. Все они были обязаны отслужить полгода на фронте в звании рядовых, чтобы подготовиться к работе полевых медиков после получения диплома. По этой причине представление некоторых (зачастую невежественных) нацистских активистов о т.н. «халявщиках», которые шли в институты во время войны, чтобы якобы уклониться от военной службы, не соответствовало действительности. На практике почти все студенты, так или иначе, числились в вооруженных силах
[1352].
Снижение университетских образовательных стандартов во время войны не было обусловлено падением стандартов среднего образования. Школьникам приходилось тратить все больше времени на выполнение разнообразных поручений, никак не связанных с учебой: их то заставляли собирать урожай, то работать на заводах во время каникул. Признав в 1941 г., что учебный год из трех семестров в сочетании с тяжелой работой на каникулах изнурял детей, Министерство образования сократило число семестров
[1353]. Однако массовое распространение получили жалобы профессоров на усталость или же безразличие и лень студентов. НСДАП демонстративно вдалбливала молодежи презрительное отношение к учебе, в итоге подорвав уважение к преподавателям.
«Если после войны, — полагали они, — возникнет большой спрос на врачей и юристов, зачем сейчас напрягаться?» В докладе службы безопасности СС от 5 октября 1942 г. говорилось:
Согласно анонимным сообщениям из всех городов рейха, уровень образования учащихся неизменно падает. Оценки студентов за письменные работы, их активность на лекциях и семинарах, а также результаты экзаменов чрезвычайно низки... Многие учащиеся не владеют самыми элементарными знаниями. Все чаще в письменных работах встречаются орфографические, грамматические и стилистические ошибки
[1354].
Знание иностранных языков, как следовало из доклада, было настолько скудным, что студенты не понимали лектора, произносившего латинские обозначения различных частей тела. Студенты попросили профессоров не использовать иностранные термины, и преподаватели вынуждены были понизить требования: упростили экзаменационные испытания и ради экономии собственного времени кое-как проверяли студенческие работы
[1355].
Студенчество, к которому до войны многие нацистские активисты относились свысока, считая его политически пассивным, с началом боевых действий не нашло никакой альтернативы НСДАП. Если студенты и шли на фронт, то сражались за идеи национал-социализма не больше, чем во имя родины. Национал-социалистическая студенческая лига Германии деградировала, хотя и сумела убедить все еще остававшихся в ее рядах членов традиционных студенческих корпораций отказаться от дуэлей: теперь уже не было нужды доказывать свое мужество, стоя, не шелохнувшись, перед размахивающим клинком противником — отныне каждый имел возможность проявить отвагу в настоящем бою
[1356]. К тому же война сама подступила к стенам университетов, и прежде всего тех, что располагались в крупных городах. К июлю 1944 г. из 61 учреждения высшего образования в рейхе 25 были уничтожены в результате бомбардировок. Проводить занятия стало практически невозможно, поскольку на поиск новых пригодных для занятий помещений требовалось время, да и они зачастую тоже оказывались разрушенными. Много занятий срывалось из-за частых ложных тревог. К концу войны в 1945 г. почти все университеты Германии практически бездействовали.
Не пострадали лишь университеты в Эрлангене, Геттингене, Галле, Гейдельберге, Марбурге и Тюбингене. Почти все остальные были разрушены до основания. Задолго до этого учебный процесс осложнился в связи с вполне объяснимым решением многих университетских библиотек укрыть ценные собрания книг в шахтах и других безопасных местах. Жертвами авианалетов стали и книжные магазины, поэтому достать журнал или учебник становилось все труднее
[1357].
После назначения Геббельса в 1944 г. генеральным уполномоченным по мобилизации на «тотальную войну», преподавание в университетах фактически свелось на нет. 16 тысяч студентов были призваны на фронт, а 31 тысяча — брошены на оборонные предприятия. Ранее Геббельс уже пытался закрыть все университеты, но тогда ему помешал Гиммлер, заявив, что хотя бы часть учебных заведений необходимы армии. Таким образом, учиться позволили тем, кто либо готовился к сдаче аттестационных экзаменов, либо изучал такие дисциплины, как физика, математика, баллистика и электроника. В конце 1944 г. в Германии все еще насчитывалось 38 тысяч студентов, хотя этот показатель был значительно ниже, чем в предыдущий год. Молодежь больше не могла учиться где угодно, лишь бы учиться, даже если и захотела бы. Росло число разочаровавшихся в нацистском режиме. По некоторым свидетельствам, традиционное нацистское приветствие «Хайль Гитлер!» постепенно превращалось в экзотику, хотя открытая оппозиция нацизму по-прежнему оставалась явлением чрезвычайно редким. Наиболее распространенным настроением в обществе была апатия
[1358].
II
В сложившихся обстоятельствах преподаватели с огромным трудом продолжали исследования и публикацию научных статей. Увеличение продолжительности учебного года 1939/40 г. практически лишило многих такой возможности. Приоритет получали лишь исследования, результаты которых можно было использовать прямо или косвенно в военных целях. По своему содержанию публикации по гуманитарным дисциплинам едва ли отличались от агитационных листовок. Для большинства профессоров, закоснелых националистов, война послужила призывом сражаться за Германию независимо от их негативного отношения к нацистскому режиму и его идеям. Характерным примером был историк из Фрейбурга, Герхард Риттер, который в своих письменных обращениях, как публичных, так и частного характера, разрывался между этическим неприятием нацизма и патриотической верностью родине. Подобно многим педагогам, оказавшимся в его положении, он восторгался победами 1939—1940 гг., однако последующие неудачи и поражения немецкой армии все чаще приводили его в отчаяние. Во многом подобная перемена умонастроений объяснялась гибелью его сына на Восточном фронте. В своих лекциях и печатных трудах Риттер всеми силами старался приободрить как мирное население, так и военнослужащих. Он выезжал во Францию и другие оккупированные страны, где выступал с лекциями перед солдатами и офицерами, совмещая это с преподаванием в родном университете. И хотя Риттер все чаще призывал людей проявлять выдержку, он косвенно осуждал то, что считал проявлениями нацистского экстремизма. В частности, на презентации переиздания биографии Мартина Лютера в 1943 г., автором которой он был, Риттер еще раз напомнил, что совесть и твердый правопорядок — отнюдь не пустые слова. Риттер был ярым противником движения «Немецких христиан», пытавшегося привить протестантам идеи нацизма, и даже с письмами обращался к правительству, в которых утверждал о необходимости восстановления традиционных моральных ценностей после войны. Но в ноябре 1944 г. он был арестован гестапо, хотя в тюрьме ни издевательствам, ни унижениям не подвергался. Риттер пережил войну, став в 50-е годы одним из видных членов сообщества западногерманских историков. Его неоднозначные и зачастую противоречивые взгляды оказались созвучны убеждениям многих представителей гуманитарных наук в период правления Третьего рейха. Кроме того, профессор был не единственным человеком, чье отношение к режиму со временем трансформировалось из позитивной (хоть и условно) поддержки в стойкое неприятие, основанное на христианских, консервативных и патриотических ценностях, по мнению Риттера, оскверненных нацистским режимом
[1359].
