К концу войны личная коллекция Гитлера насчитывала 57 картин Ленбаха, 58 — Штукса, 58 — Каульбаха, 52 — Менцеля и 44 — Шпицвега. Кроме немецких и австрийских живописцев XIX века, он также владел 15 произведениями Рембрандта, 23 — Брейгеля, 2 — Вермеера, 15 — Каналетто, а также полотнами Тициана, Леонардо, Боттичелли, Хольбейна, Кранаха, Рубенса и многих других выдающихся мастеров. Лишь уникальность работ Босха, Грюневальда и Дюрера удерживала Гитлера от покупки. Он часто говорил о приобретенных картинах, но сам едва ли их видел все они содержались в хранилище
[1343]. Гитлер был настолько одержим идеей создать музей в Линце, что даже собирался вставить соответствующий пункт в завещание. «Я никогда не покупал картин из коллекций, которые собирал много лет не для собственной выгоды, — заявлял он, — а исключительно для галереи в моем родном городе Линце». Однако мечты Гитлера о едином центре германского искусства в действительности оказались не более чем жаждой компенсации за унижения, перенесенные им за годы жизни в Вене перед Первой мировой войной
[1344].
Смертоносная наука
I
В марте 1940 г. профессор металлургии из Берлинского технического университета и давний нацист Вильям Гюртлер написал личное обращение к Гитлеру. Подобных петиций было множество, и ими ведал секретариат фюрера. Нет никаких доказательств того, что Гитлер действительно ознакомился с письмом Портлера. Тем не менее его сочли достаточно важным, чтобы направить начальнику Имперской канцелярии Гансу Генриху Ламмерсу, который разослал копии в несколько министерств, включая ведомство Германа Геринга. Спустя семь месяцев после начала войны профессора больше всего беспокоило резкое падение образовательных стандартов, которое, по его мнению, грозило настоящей катастрофой. С началом войны Министерство образования с целью оптимизации учебного времени постановило изменить количество годичных семестров с двух до трех, сохранив их продолжительность. Таким образом, учебный год увеличился с семи с половиной месяцев до десяти с половиной. Гюртлер жаловался:
Мы, преподаватели, получили приказ проследить, чтобы студенты усвоили за год столько же, сколько раньше усваивали за полтора. Мы сделали все возможное. Но как оказалось, напрасно. Обучаемость студентов уже давно на пределе. Если раньше мы не могли сохранить подготовку на должном уровне, то теперь каждый экзамен свидетельствовал о катастрофически скудных знаниях. Студентам младших курсов уже давно пришлось отказаться от удовольствий даже самых напряженных лет обучения, которыми когда-то так гордились, причем совершенно заслуженно. Они жестоко истязали себя — объем материала был им не по силам
[1345].
Ни Ламмерс, ни кто бы то ни было из тех, кто прочел это послание, не стал возражать. Даже имперский министр образования Бернхард Руст согласился с тревожным диагнозом профессора
[1346].
Падение образовательных стандартов началось задолго до войны и повлияло как на школу, так и на университет. В 1937 г. срок обучения в средней школе был сокращен с девяти лет до восьми. Под влиянием Гитлерюгенда авторитет многих преподавателей был подорван, а уклон нацистского образования на спорт и физическую подготовку сократил время, ранее отводившееся на изучение академических дисциплин. Если в этих условиях школьникам и удавалось получить неплохие знания, то за два с половиной года, которые им надлежало провести на трудовых работах или в армии, чтобы получить право на зачисление в университет, они практически забывали все
[1347]. Во время войны объем идеологических материалов в учебном курсе значительно вырос. В частности, более 150 наспех изданных брошюр заменили учебники по истории Англии и социологии враждебной пропагандой, считавшей Англию страной, управляемой шайкой евреев и ответственной за бесчисленные злодеяния, совершенные в темном прошлом. Хорошие учебники стали большим дефицитом, а школьные здания во многих деревнях и городах Германии были переоборудованы в армейские госпитали, либо (начиная с 1942 г.) уничтожены в результате бомбежек
[1348]. Учителя уходили на фронт, а замены им не было. Это привело к тому, что в феврале 1943 г. Национал-социалистический союз учителей был упразднен из-за нехватки средств и кадров. Все чаще и чаще старшеклассников заставляли разбирать завалы после авианалетов, собирать зимнюю одежду для нужд фронта, ветошь, человеческие останки, бумагу и металл в целях экономии, а летом по четыре месяца без перерыва трудиться на сельских полях. С февраля 1943 г. уроки в берлинских школах проводились только по утрам, потому что вторую половину дня дети проводили на военных учениях, а из тех, кому успело стукнуть пятнадцать, комплектовали зенитные батареи. В том же году состоялись последние выпускные экзамены, а в течение последних месяцев войны большинство школ прекратили преподавание
[1349].
Элитные нацистские школы пострадали не меньше. Так, с началом войны практически все студенты и преподаватели Орденского замка в Фогельзанге были отправлены на фронт, а на его территории расквартировались войска и проводилась идеологическая работа с выздоравливавшими после ранения солдатами
[1350]. Немалый ущерб понесли и другие элитные образовательные учреждения — Национал-политические учебные заведения, или НАПОЛАС. Фанатичные студенты-нацисты верили, что война позволит им доказать свою преданность родине, проявить мужество и заслужить боевые награды. К марту 1944 г. около 143 учащихся и выпускников НАПОЛАС имели медали за храбрость, тогда как убитых насчитывалось 1226. Впоследствии число учащихся резко упало, и к концу года оставшиеся в живых студенты занимались обучением офицеров и солдат СС. Тем не менее некоторые педагоги продолжали преподавать. Так, незадолго до конца войны во время одной из тренировок по яхтенному спорту в школе Ораниенштейн ученики с изумлением увидели в небе американские бомбардировщики. Как позднее вспоминал один из очевидцев, «творился полный абсурд среди абсурда»
[1351].
