Часть немцев не скрывали удовлетворения дискриминацией евреев. Нашив на одежду желтую звезду, Виктор Клемперер впервые испытал уличные нападки юных членов Гитлерюгенда
[1218]. Детально описывая в своем дневнике повседневную жизнь еврея в нацистской Германии во время войны, он упомянул и различную реакцию обычных прохожих, которые замечали его клеймо. Один бесцеремонно спросил: «Сволочь, почему ты до сих пор жив?», другие же подходили с рукопожатием, шептали «Вы понимаете, почему!» и быстро уходили
[1219]. С октября 1941 г. подобные встречи стали опасными, потому как Главное управление имперской безопасности приказало арестовывать любого немца, который публично проявит дружелюбие к еврею, а самого еврея также арестовывать и отправлять в концентрационный лагерь
[1220]. Однако находились те, кто не подчинялся нацистам. Иногда Клемпереру удавалось отличить дружески настроенных рабочих, среди которых он узнавал «бывших социал-демократов или, возможно, бывших коммунистов», тогда как остальные рабочие его оскорбляли
[1221]. Во время визита в Управление медицинского страхования Клемперер услышал, как один рабочий, заметивший желтую звезду, сказал: «Надо было делать им такие уколы, чтоб их совсем не стало!»
[1222] В апреле 1943 г. случилось противоположное: рабочий, убиравший следы пребывания депортированных в еврейском доме в Дрездене, где жил Клемперер, шепнул ему: «Что эти проклятые свиньи творят в Польше! Я тоже их ненавижу»
[1223]. Рацион евреев был весьма скудным, и пока одни лавочники бездумно следовали правилам, другие позволяли себе небольшие нарушения
[1224].
Когда евреев заставили носить на одежде желтые звезды в качестве отличительного знака, многие немцы отреагировали совсем не так, как хотел Геббельс. По свидетельствам самих евреев, на улицах к ним проявляли неожиданную вежливость, люди подходили, извинялись и даже уступали место в трамвае. Иностранные дипломаты, в их числе посол Швеции и генеральный консул США в Берлине, отмечали, что многие граждане, в особенности пожилые, относились к евреям с сочувствием. Когда массовая пропаганда вешала на обычных людей ярлык неполноценных, общество переживало чувство вины и стыда
[1225]. Подавляющая часть населения выступила резко против желтых нашивок, а тех, кто использовал их как предлог, чтобы в открытую подвергать евреев нападкам и оскорблять, оказались в меньшинстве
[1226]. Когда же полиция вскоре начала арестовывать евреев в городах и доставлять на железнодорожные станции для отправки на восток, негативная реакция общественности заглушила все положительные отзывы. Представители старшего поколения называли подобные меры отвратительными. В декабре 1941 г. служба безопасности СС указывала в рапорте высказывания жителей Миндена: «Это просто непостижимо; как можно относиться к людям с такой жестокостью; не важно, евреи это или арийцы, все они творения Божии»
[1227]. Довольно резко критиковали депортацию и верующие
[1228]. В конце июля 1942 г. в Лемго за отправкой последнего поезда с евреями наблюдала целая толпа. Многие, особенно старики, осуждали происходящее, даже члены нацистской партии говорили, что уж слишком сурово отнеслись к евреям, которые жили в городе десятилетиями и даже столетиями
[1229].
«В поезде, — писала Луиза Зольмиц 7 ноября 1941 г., — люди стоят, вытянув шеи, видимо, в Лангенезе новый поезд с неарий-цами готовится к отбытию»
[1230]. Вскоре она услышала комментарий одного из прохожих, когда какую-то пожилую женщину забирали из еврейского дома престарелых: «Правильно, пусть эту дрянь выметают!» Однако другой очевидец ему возразил: «Вы со мной говорите? Нет? Тогда заткнитесь»
[1231]. Все лето 1942 г. Луиза Зольмиц регулярно наблюдала, как поезда с пожилыми евреями уходили в Терезин. «Весь Гамбург обсуждает депортацию стариков», — писала она. По словам ее знакомого, «за поездами бежали улюлюкающие подростки», хотя сама она ничего подобного не видела. «Евреев снова везут в Варшаву, — записала Луиза 14 июля 1942 г., — подтверждение я нашла недалеко от их дома, в мусорном баке, который оказался доверху забит жалкими остатками их недавнего имущества: разноцветными жестянками, старыми лампами, рваными сумками. В мусоре копались дети; они весело разбрасывали вещи, приводя все в неописуемый кавардак»
[1232].
Новая беда неожиданно постигла семью Зольмиц, когда дочь Фридриха и Луизы, Гизела, влюбилась в бельгийца, работавшего на фабрике в Гамбурге, и те решили пожениться. Работник бюро регистрации браков предупредил Луизу, что Имперское министерство юстиции отклонило заявление молодоженов, добавив:
«Родители молодого человека знают, что ваша дочь полукровка в первом поколении? Уверен, они дали согласие на брак, но разве они были в курсе? — В Бельгии не признают ни подобных взглядов, ни законов. — Что значит «в Бельгии»? Сегодня мы даже не говорим «Германия». Мы подразумеваем Европу. А в Европе евреям нет места. Таково мое личное мнение, и судя по тому, что я вижу, у меня складывается впечатление, что к евреям будут относиться еще жестче».
